Красные щиты. Мать Иоанна от ангелов
Шрифт:
— Послушай, — сказал ему ксендз Сурин, — я так давно не был у вас здесь, в Людыни, ничего уже не помню. Мне надо пройти к приходскому костелу. Проводи хоть немного.
Казюк молча зашагал рядом. Они вышли на улицу. Прямо напротив стоял высокий новый костел урсулинок, который днем вовсе не казался таким таинственным. Он был еще заперт, и ксендз Сурин с тревогой посмотрел на двери, сомкнутые, будто упрямые губы. За костелом виднелся приземистый, мрачный монастырь, а дальше — стена, ограждавшая монастырский двор и сад. Стена эта тянулась далеко вниз, к смоленской дороге. Они пошли в противоположную сторону, по щиколотки увязая в грязи. Миновали массивный деревянный шлагбаум —
— Тут уж, вы пан ксендз, сами найдете — все прямо да прямо! — сказал Казюк. — А я вернусь, хочу с Юраем попрощаться.
— Спасибо, — сказал ксендз Сурин, делая небольшой крест над головой Казюка. — Славный ты парень!
И, высоко подобрав сутану, быстро пошел по грязной улице к костелу. Мокрые деревянные дома стояли по обе стороны хмурые, сонные, только теперь отворялись двери и ставни, растрепанные бабы выходили с ведрами по воду, а маленький колокол опять зазвонил. У ксендза Сурина было письмо провинциала к новому приходскому ксендзу Брыму. И вообще провинциал велел ему прежде всего повидаться с ксендзом Брымом, еще до того как он переступит порог монастыря. Рынок представлял сплошную черную лужу. Прижимаясь к стенам домов, узкой тропкой, по камням, кое-где разбросанным в грязи, пробираясь меж козами и свиньями, которые нежились в луже, ксендз Сурин подошел к костелу. Поднявшись по четырем каменным ступеням, он вошел в костельный двор, затем в костел, и сразу на него пахнуло знакомыми запахами просторного холодного помещения, горящих восковых свечей. Он направился в ризницу, перекинулся словом с заспанным, дряхлым стариком, там находившимся, и тихо отслужил обедню. Затем сел на скамью и еще прослушал службу, которую правил приходский ксендз, худощавый, румяный старичок. Когда тот закончил и вышел из ризницы, ксендз Сурин с чувством перекрестился, мысленно попросил господа бога благословить их первую, столь важную, беседу и, медленно поднявшись с жесткой скамьи, направился в дом приходского ксендза.
Он застал старика в большой сводчатой горнице, тот сидел за столом, попивал из кувшина подогретое вино. Ксендз Брым вскочил из-за стола, обнял гостя и поцеловал его в плечо. Затем, усадив за стол, хлопнул в ладоши: при этом хлопке встрепенулся у печки паренек, раздувавший огонь; одежда на нем была рваная, в волосах торчали перья.
— Чего вам? — спросил он с глуповатой миной. Приходский ксендз добродушно рассмеялся.
— Алюнь, да у тебя в волосах целая перина! Вытащи перья хоть так, пальцами…
Малый принялся прочесывать пятерней взлохмаченные волосы и еще раз спросил:
— Чего вам?
— Сбегай на кухню, — сказал ксендз, — и принеси еще один кувшинчик вина для ксендза капеллана. Ну, мигом!
Алюнь направился на кухню, впрочем, не слишком поспешая. Когда он открыл дверь, в горницу вбежала девчушка лет четырех, но очень маленькая; уверенным шагом она подошла к отцу Сурину, стала перед ним, посмотрела испытующе, потом вдруг присела и с важностью сказала:
— Я — экономка пана ксендза!
Ксендз Брым опять разразился смехом, схватил девочку и приподнял ее:
— Гоп-ля, Крыся, а тебе ведь нельзя сюда входить, когда у меня гости.
— Ксендз — это не гость, — решительно сказала Крыся.
Оба ксендза улыбнулись. Алюнь возвратился с кувшином вина и большой миской лепешек. Все это он поставил перед гостем. Ксендз Брым отдал девочку Алюню.
— Ну, теперь оба марш на кухню. В печке горит?
— Горит, — пробурчал Алюнь и, вскинув девочку на закорки, скрылся за дверью.
Отец Сурин оглядел горницу, посмотрел на гудевший в печке огонь.
— Холодно тут и сыро, — сказал ксендз Брым, поежившись, — с сентября топить приходится, чтобы хоть немного согреться. Ноют кости у меня, старость не радость.
Ксендз Сурин никогда не пил горячего вина, но он придерживался евангельского правила пить и есть все, что подадут, а потому отхлебнул из кувшина и, переломив испеченную на поду лепешку, осторожно поднес кусочек к дрожащим губам. Он был измучен и устрашен первыми часами пребывания в Людыни, чувствовал себя здесь чужим, несчастным. Ксендз Брым бросил на него быстрый, внимательный взгляд. Ксендз Сурин молчал.
— Вас здесь ждут большие трудности, — вдруг сказал совсем другим, серьезным тоном старый ксендз и глубоко вздохнул.
— Я отказывался, — скорбно прошептал ксендз Сурин и посмотрел на отца Брыма жалобно и беспомощно, как побитый щенок. Вынув из-за пазухи письмо провинциала, он, неуверенно глядя на старика, пододвинул ему письмо по столу. Тот вытащил очки в проволочной оправе, протер их платком, не спеша прочитал письмо. Потом опять серьезно посмотрел на гостя:
— Очень приятно, — сказал он, — очень приятно. Провинциал пишет о вас так лестно… Но вот захотят ли бесы покориться твоей святости, дорогой отец, это еще неизвестно. — Тут ксендз Брым, не прикасаясь руками к кувшину, хлебнул раз-другой горячего вина.
— На то воля божья, — развел руками ксендз Сурин.
— Видишь ли, любезный отец, — продолжал ксендз Брым, словно настраиваясь на длинную речь, — святость разная бывает. И еще — праведные люди в простоте души своей могут быть более легковерны, чем те, что живут в миру и знают все его западни. Как ты творишь экзорцизмы, любезный отец? — внезапно спросил он опять другим тоном.
Ксендз Юзеф взглянул на него с беспомощным недоумением и покачал головой:
— Как же иначе? Согласно rituale Romanum [20] .
20
римскому обряду (лат.)
— Ну, разумеется. Да не в этом суть. Впрочем, завтра, в день воздвиженья честного креста, состоится отпущение грехов. Увидишь это необычное зрелище и познакомишься с теми четырьмя ксендзами. Я туда, в монастырь, не заглядываю, — но и вдалеке не чувствую себя в безопасности. Ксендз Гарнец тоже не заглядывал, а вот же бабы… то бишь, монахини, погубили его. О, мне его судьба запомнилась! Правда, не будь он грешником, они бы, может, и не прицепились к нему. Ксендз Гарнец, надобно признать, был человек молодой, красивый, глаза черные, как у итальянца, одним словом, пригожий… А я что? Старый дед. Уж я-то не явлюсь во сне матери Иоанне от Ангелов.
— А ксендз Гарнец являлся?
— Да неужто, ты пан ксендз, не знаешь? Являлся, и за ручки брал, и на всякие неподобства склонял. Говорят, он прямо сквозь стены монастырские проходил!
Ксендз Брым отодвинулся от стола и от кувшина с вином и вперил в ксендза Сурина светло-голубые глазки. Моргнув раз-другой красноватыми веками, он весело рассмеялся. Отец Сурин в ответ и не улыбнулся, только опустил глаза.
— Все началось якобы с того, что он перебросил им через ограду букет цветов, не виданных никогда в нашем глухом углу. Такие пахучие розы, что когда их несли к настоятельнице, то по пути все залил их аромат, а уж в келье… Э, да что тут долго говорить! Чего только бабы не выдумают!