Красные тюльпаны
Шрифт:
Дед задумывается и осторожно, чтобы не смутить собеседника, вглядывается в его лицо, силится припомнить — и не может: время неузнаваемо изменило Корнилова, только глаза, голубые и задумчивые, остались прежними.
Пионер со знаменем вышел из строя и, по-военному чеканя шаг, подошел к памятнику. Когда склонилось алое полотнище, раскатистым пулеметным треском ударила барабанная дробь.
Сергей Михайлович посмотрел на часы.
— Уходишь? — спросил дед.
— Да. Я на работе. А ехать порядочно. Обещал пораньше.
— Счастливого пути, — пожимая руку Корнилову,
Сергей Михайлович вышел из группы людей и неторопливо направился меж редких стволов берез к своей машине.
Дед неотрывно глядел ему вслед.
На левом фланге пионерского строя стояли мальчишки и девчонки, еще октябрята, с красными звездочками на груди.
В самый центр площадки, к обелиску, вышел мужчина в праздничном костюме, на лацкане которого сверкали боевые ордена и медали. Вместе с мужчиной вышла девушка — школьная пионервожатая. Она вызывала ребят по фамилиям. Девочки и мальчики выходили из строя, и фронтовик повязывал им красные галстуки. Потом, когда они все хором повторили за пионервожатой слова пионерской клятвы, фронтовик шагнул ближе к пионерскому строю и громко произнес:
— Ребята! Сегодня, в этот памятный день, здесь, у могилы павших воинов, вас приняли в пионеры. Вы принесли клятву верности нашей замечательной Родине. Ваши деды не жалели жизни ради вашего счастья. Так будьте достойны их, дорогие ребята!
Дед, который неотрывно глядел вслед уходящему Сергею Михайловичу, при слове фронтовика «ребята» вдруг махнул рукой и, пораженный неожиданной мыслью, удивленно произнес вслух:
— Да это ж никак Сережка Корнилов был! Точно он… Да как же я его не признал сразу-то? Мальчонкой его хорошо помнил, а сейчас не узнал. Сергея Михайловича, и не узнал.
Дед было заспешил за Корниловым, хотел окликнуть его, но было уже поздно: тот сел в машину и покатил в свой город.
Глядя на удаляющийся автомобиль, дед тихо произнес:
— Да будет памятно имя твое, Сергей Михайлович, имя брата твоего героя на земле нашей. Всегда.
И это слово «всегда», точно читая мысли деда, перед пионерами произнес фронтовик:
— Всегда! Всегда помните их! Они сделали все для Победы! Мне довелось быть на фронте. Но сегодня мне хочется рассказать вам об одном мальчике, таком же как и вы, который в годы войны совершил настоящий подвиг. Было это в сорок первом году…
Тревожное утро
Октябрь. Деревня Вышегоры.
В сорок первом году Сережке шел всего-навсего тринадцатый год.
Ненастное серое утро. Ветрено, сыро, зябко. Небо затянуто низкими облаками. Они кажутся непростиранной холстиной. Неуютный рассвет сочится сквозь запотелые стекла.
В то утро Сережка проснулся рано. Из кухни, где мать хлопотала около печки, доносилось позвякивание посуды, всплески воды.
Сережка почесал нос, приоткрыл глаза, зевнул и повернулся на другой бок, стараясь поспать еще, но сон не шел.
На печке тепло и уютно, вставать совсем не хотелось. Во дворе прогорланил петух и зашебаршили куры под окном. Сережка выглянул из-за шторки в просторную
Мать шаркала гусиным крылом по шестку, двигала за дощатой перегородкой чугунки: кипятила воду для чая, варила картошку, готовила пойло теленку, недовольное и жалобное мычание которого доносилось со двора.
Сережка высунулся из-под старенького лоскутного одеяла, спросил сонным голосом:
— Мам, Петька-то где?
— Встал давно. Ушел на улицу. Видно, дело нашлось.
— А почему меня не разбудил?
— Не знаю. Шмыгнул за дверь молча.
Сережка удивленно пожал плечами, задумался.
«Интересно, чего это он затеял ни свет ни заря? С вечера мне не сказал, утром не разбудил».
Сережка спрыгнул с печки и стал быстро одеваться.
За лесом раскатисто прогромыхало что-то и потом долго не умолкало, и Сережке показалось, будто по небу прокатился гром, да такой сильный, что стекла в окнах неожиданно задребезжали.
— Мам, это гроза, что ли?
— Какая гроза, — вздохнула мать. — Опять громыхает. И все ближе. Всю ночь не переставало. И когда это кончится, господи?
— А дождь идет?
— Моросит. Но не так, как вчера.
— А может, это вовсе не война гремит. А и вправду, гром?
— Чего уж там гром… Гром он гремит с перерывами. А это, как забухало вчера, так и не переставало еще. Небо с той стороны светилось огнем до самого рассвета.
За лесом загромыхало сильней.
— И вправду, не гром, — сказал Сережка и настороженно прислушался.
Когда чуть утихло, он подошел к рукомойнику, умылся.
— Картоха не готова, мам?
— Нет еще. Погодь чуток, — ответила мать.
— А чай вскипел?
— Нет еще.
На улице возник шум; простучали колеса повозок, натруженно проурчала мотором машина, буксуя на размытой дождем скользкой дороге, нечетко послышались голоса — и ожила деревенская улица.
Сережка подбежал к окну, толкнул форточку, выглянул наружу. По улице, в сторону большака, усталым шагом шли красноармейцы.
Сережка уселся на лавке поудобнее, наискось стер рукавом рубахи мутную отпотину, уткнулся носом в стекло. Никогда раньше Сережка не видел на своей улице столько красноармейцев и потому с большим любопытством наблюдал за проходившими войсками. Все занимало его, и он старался ничего не пропустить из того, что происходило перед его глазами.
Обгоняя группы бойцов, проехала, дымя на ходу, армейская кухня с усатым ездовым, за ней приземистая противотанковая пушка, которую тянула четверка лошадей, следом медленно двигалась зеленая повозка с ранеными красноармейцами. Маленькая коротко остриженная девушка-санитар, курносая и веснушчатая, в пилотке и заткнутыми под брезентовый ремень полами шинели, похлестывая вожжами лошадь и монотонно понукая, шла возле повозки, то закрывая, то открывая глаза. Вид у нее был усталый и измученный, и ей, видимо, очень хотелось спать. Тяжелые солдатские сапоги ее с широкими голенищами скользили по размытой дороге. Сережа успел разглядеть и санитарную сумку с красным крестом.