Красные волки, красные гуси (сборник)
Шрифт:
– Если бы, – горько сказал он, – в этом экземпляре Соня ходит за Болконским, и он, оценив ее преданность, делает ей предложение, а потом умирает у нее на руках, тогда как Наташа до самого конца так и не догадывается, что это за офицер едет с ними… Соня же посвящает всю свою жизнь его памяти и первая отказывает Николаю, так что тот без угрызений совести делает предложение княжне Марье, а Соня уходит в монастырь, и там… Совсем другая история, вы понимаете?
– Наборщик решил пошутить.
– В пятьдесят первом-то году?
– Ну, – я заколебался, – свихнулся. Экземпляры
– В самом деле? – горько спросил он. – А в «Вертере» эта классическая сцена с бутербродами? В библиотеке есть экземпляр, если вы его откроете…
Я его уже открывал, но не сказал ему об этом.
– Обратите внимание, какой хлеб она нарезает.
– Какое это имеет значение?
– Вы понимаете. – Он отложил книгу и загрустил. – Я люблю классику. Всегда любил. Именно за то, что она неизменна. Вы молодой человек, вам трудно понять… Вот, скажем, «Молодую гвардию» Фадеев переписал, поскольку в первом варианте была плохо отражена линия партии. И в принципе должно существовать две «Молодые гвардии» – в одной линия партии отражена, в другой – нет, и молодогвардейцы действовали совершенно одни, без помощи, без поддержки, без партийного руководства… Просто мальчики и девочки, которых затянуло под колеса войны, понимаете?
Он все-таки провокатор, подумал я, его нарочно ко мне подослали. Господи, ну что им от меня надо?
– А классику изменить нельзя. Вы же не поручите Толстому переписать «Войну и мир», чтобы он лучше отразил роль народа? Чтобы мужики не угрожали княжне Марье тупым бунтом, а разъяснили бы ей губительную сущность крепостничества… Ее можно только запретить, но не больше.
– Ну и что? – Я специально говорил сухо, чтобы он понял: не на того напал. Пускай забирает свою по спецзаказу сварганенную книжонку и валит отсюда. Но он не собирался уходить. Наоборот, уселся поудобнее и вытянул ноги в старомодных дырчатых сандалетах.
– Я много переезжал, – сказал он задумчиво, – работа такая, и, конечно, книги – не тот багаж, который легко таскать за собой. Потом, везде есть библиотеки, а классику, как вы сами говорите, берут мало. За ней не надо стоять в очереди. Так что я почти не покупаю книжек. Но Толстой у меня свой. И Чехов. И Достоевский. И вот я захотел перечитать «Войну и мир» – все-таки замечательная вещь.
– Я ее не люблю. Сплошное моралите…
– Это потому, что вам ее в школе навязывали. Очень мудрая книга. Но, знаете, когда я открыл ее, я вдруг начал сомневаться. Я забыл, что случилось с Андреем Болконским. Он умер от ранения, да, но когда? И как?
– Все помнят, что случилось с Андреем Болконским, – сухо сказал я, – это как раз в школе проходят. Наташа ухаживала за ним преданно и самоотверженно, и он…
– Ну, вот видите. А я вдруг начал сомневаться. И когда открыл книгу и прочел… Оказывается, это была не Наташа, а Соня. И, согласитесь, при таком раскладе суть происходящего меняется. Соня становится чуть лучше, а Наташа – чуть хуже. Она вроде и не виновата, графиня не велела ей говорить, и Соня, руководствуясь жалостью к блестящему красавцу и лояльностью к семье Ростовых, взялась
– Ну и что?
– А то, что в таком случае теоретически может существовать экземпляр, где Соня таки выходила Болконского. И они поженились…
– И были счастливы?
– И не были счастливы, поскольку характер у него постепенно все больше стал походить на отцовский, и он все время напоминал ей, что она ему не ровня, и она плакала, но продолжала его любить. Это же все-таки не дамский роман.
– Опять же – ну и что?
– А что, если весь тираж будет состоять из таких экземпляров? Все издания, наличествующие на данный момент? Как это отразится на всех нас?
– Никак, – неуверенно сказал я.
– Вы ошибаетесь. Я же говорю вам – все написанное и есть правда. В каком-то смысле. Ладно, мне пора.
Он сгреб в портфель свой экземпляр «Войны и мира» – я специально смотрел, чтобы свой, и направился к двери. Уже на выходе я окликнул его:
– Погодите. Так какой хлеб нарезает Шарлотта?
Он обернулся и устало мигнул:
– В вашем экземпляре, ну, который я брал на дом, она нарезает черный хлеб. Ржаной.
– Ну и что?
– А то, что дом, где на стол гостям подают ржаной хлеб, принадлежит совсем другой культуре. Вы понимаете? Одна деталь, и уже все другое. Сельское хозяйство. Традиции. Даже климат!
– Если это в одном экземпляре, то ничего, – неуверенно сказал я.
– А вы уверены, что только в одном? – спросил он через плечо и вышел. Я слышал, как он топает по железной лесенке.
– Алик, – трагичным голосом спросила тетя, – что это такое?
А то она не знает, что это такое.
– Я хотела постирать твои брюки. На всякий случай проверила карманы. А там…
– Ну, тетя Валя…
– Будет звонить твоя мама, что я ей скажу?
– Ничего, – сказал я сквозь зубы.
– Я думала, ты приличный мальчик.
– Я и есть приличный мальчик. А это мне нужно для опытов.
– Алик! Ну какие в библиотеке опыты? Что ты мне врешь? Ты спутался с этой… Райкиной дочкой. Сарра Моисеевна сказала, она видела, как вы вместе выходите из аптеки. И мамаша ее была шалава, и девка такая же шалава выросла…
Значит, они дают понять, что за мной все-таки наблюдают. Сарра Моисеевна это так, прикрытие.
– А вот это, – выдавил я перехваченным горлом, – уже мое дело.
– Позволь! Я за тебя отвечаю. Я не допущу, чтобы…
Она замолчала, прислушалась и вновь повернулась ко мне. Лицо у нее было несчастное.
– Ну, вот опять.
– Это трамвай проехал, тетя.
– Нет. Они опять ее включили. Когда она работает, я слышу всякие гадости. Пойди, Алик, будь хорошим мальчиком, скажи им.
– Ладно, – сказал я с облегчением, – сейчас схожу.
Забрал у нее презервативы и вышел. На ветке за окном угрюмо требовала свою бутылку горлица.