Красный берег
Шрифт:
В раздевалке его ждали пятеро руководителей заводского комитета, со всеми за руку поздоровался.
– Ну, как, товарищи, готовы?
– Готовы. Нам отступать некуда, – за всех ответил крупный сутуловатый рабочий лет сорока с густыми рыжеватыми усами.
В дверь всунулась лысая голова с шустрыми глазками и оттопыренными ушами:
– И чего это мы, господа хорошие? Шабашить решили?
– А вот мы уже и идём. – Все поднялись. А голова быстро убралась, и будто никого и не было за дверью…
– …Товарищи, на сегодня назначена всеобщая забастовка и демонстрация питерских рабочих… Будем пробиваться в центр города, товарищи. Лозунги наши прежние: «Долой войну!», «Долой самодержавие!» Сейчас группами расходимся по цехам, выводим народ на улицу и организованной колонной движемся к Лиговскому мосту. Хотя большинство воинских частей на нашей стороне, столкновения с войсками возможны. Есть данные, что сформированы специальные офицерские отряды. Власть в Питере должна перейти в руки Совета Рабочих и Солдатских депутатов до подхода армейских частей с фронта…
– Всё ясно, Иван Алексеевич, идём!
– По цехам!
– Бросай работу!
Минут через десять раздался неурочный резкий заводской гудок, возвестивший начало стачки, напугавший молодых лошадей подъехавшего к проходной завода казачьего разъезда. Рабочие затихли, увидев казачью силу. Но передние, как по команде, молча сцепились локоть в локоть, за ними поднялось и развернулось красное полотнище с чёрными буквами: «Свобода или смерть!» И казаки молчали. «Вперёд, товарищи!» – негромко сказал Поздняков, но его услышали все, колонна демонстрантов двинулась с заводского двора. Звякнули удила, и так же слышно всем прозвучал негромкий голос есаула: «За мной!» Казаки тронулись, но не на рабочих, а вдоль по улице, прочь от колонны. Серый жеребец на скаку приподнял хвост, и на мостовую посыпались зелёно-жёлтые «яблоки»…
…В это же время в казарме третьей роты триста двадцатого пехотного полка прозвучала команда:
– Получаем оружие, выходим на улицу строиться!
Споро разбирали в оружейной комнате винтовки, подсумки с патронами.
– Ну, братцы, как договаривались, – негромко, но твёрдо сказал коренастый, широкоскулый солдат с лицом, как дробью побитым. И другие солдаты брали оружие молча, сосредоточенно, будто разбирали инструменты перед ответственной работой.
– Становись! – скомандовал командир роты капитан Ковалев.
Построились.
– Солдаты! Бунтовщики идут к центру города. В условиях войны любой бунт – прямое предательство. Наша задача остановить их…
Семён Игнатьев стоит на привычном месте в строю. Весело и страшно ему. Страшно, потому что сегодня нужно не просто решить, с кем он (это уже решено), но и совершить поступок. И весело от того, что знает, что и другие его товарищи решились на этот же поступок. Весело осознавать себя свободным человеком.
– Равняйсь, смирно, напра-а-во!
– Не надорвитесь, вашблагродие. – Спокойно сказал всё тот же широкоскулый солдат, незамеченным подойдя к офицеру сбоку.
– Что? Попов, встать в строй! Командир отделения, ко мне!
– Сдайте-ка оружие, господин капитан, от греха, – сказал Яков Попов и потянулся к кобуре офицера, тот, однако, опередил, выхватил оружие и до того, как схватили его за руки, успел нажать спусковой крюк. Попов-то отшатнулся, но, удивленно обведя всех глазами, потрогав, будто не веря, грудь, рухнул на булыжники плаца паренёк, стоявший рядом с Семёном Игнатьевым.
– Ах ты гнида!..
– Бей его!..
– Сволочь…
Через пару минут на плацу лежало истоптанное, будто и не человеческое тело…
Застрелен был и прапорщик, пытавшийся по телефону сообщить высшему начальству о случившемся… Вооружённая толпа в серых шинелях вырвалась на улицу, где уже надвигалась рабочая демонстрация. И молодые крепкие парни из демонстрантов сунули руки за пазухи – к наганам. Но над серой солдатской массой красною птицей взвилось знамя.
– Ура! Ура-а! Ура-а-а!..
…Семён не сразу выбежал с казарменного двора на улицу, оцепенело смотрел он на брошенное тело молодого солдата. Потом подошёл к растоптанному телу капитана. Глаза мертвеца, наполненные темно-серым небом, упирались в него. Семён, отвернувшись, быстро, обеими ладонями прикрыл веки мёртвому командиру, лишь тогда снова повернул лицо к нему. И увидел вывернутые карманы шинели – кто-то успел, воспользовавшись суматохой, пошуровать в них. А рядом, на мокром булыжнике плаца, придавленный тяжёлой от крови полой шинели, лежал конверт. Семён зачем-то поднял его, сунул торопливо в карман.
– Что, братишка? – спросил вдруг подошедший откуда-то малознакомый Семёну солдат, не дожидаясь ответа, понимающе покивал. – Табачком-то не угостишь?
Семён полез за кисетом:
– Прибрать бы надо, – глухо сказал, кивнув на мёртвые тела.
– Да, ладно, потом! – махнул сослуживец. – Пошли, а то отстанем от своих. – И оба пошли торопливо к воротам, за которыми слышалось гудение толпы, шарканье и стук подошв о мостовую. И всё это сливалось в единый звук – будто ползла и шипела огромная рептилия…
– …На Лиговском мосту пулемёты, – доложил тот паренёк, что встречал Ивана Позднякова у проходной.
«Если пойдём по льду, посечь могут всех. Они сейчас на всё готовы», – оценил Иван Алексеевич положение.
– Стойте, до моей команды не двигаться! – Потапенко-Поздняков вышел из-за прикрытия угла дома. Качнулся за ним солдат Попов, придерживая на плече винтовку с примкнутым штыком.
– Подожди, товарищ, – остановил его Иван Алексеевич. Двинул к мосту, где за мешками с песком виднелись винтовочные штыки, а между мешками – тупое рыло пулемёта.