Красный флаг: история коммунизма
Шрифт:
После Великого похода авторитет Мао вырос, но он все еще входил в состав коллектива руководителей, и Коминтерн не оставлял попыток отстоять свое верховенство. Сталин снова послал Ван Мина, чтобы тот восстановил московскую управляющую вертикаль и принудил Мао принять политику Народного Фронта. Некоторое время Мао угрожала опасность; возможно, Сталин планировал судить его на планируемом процессе против «правых» членов Коминтерна в 1938 году{632}. Но Мао спасло новое обострение отношений между Чанем и Коммунистической партией, и после того, как Ухань, столицу Чана, захватили японцы, стратегия Мао, заключавшаяся в отступлении в далекий Яньань, была оправдана. В конце 1938 года Мао обеспечил себе поддержку Москвы в качестве лидера партии, но только в 1943 году Мао стал безоговорочным единоличным руководителем. Именно в это время, отсиживаясь в Яньани, Мао сформировался как выдающийся лидер и начал ковать новый сплав радикальных коммунистических идей.
Регион Яньань был колыбелью китайской цивилизации, но к XX веку он представлял собой одну из наиболее изолированных и бедных частей государства. Ландшафт здесь пересеченный, почва — неплодородная. Эдгар Сноу, американский журналист, попытался передать
Город Яньань был древней крепостью, совсем не похожей на утонченные города восточного побережья. В Яньани возвышались мощные зубчатые стены, над которыми виднелась пагода, построенная на холме. Но именно удаленность от космополитической цивилизации сделала этот город идеальным местом для нового коммунистического общества, которое хотел построить Мао. Мао всегда очень подозрительно относился к большим городам и в такой провинциальной глуши чувствовал себя гораздо увереннее.
Яньань был идеальным местом, где Мао мог состояться как пророк нового, «китаизированного» марксизма {634} . Мао, котором) столько проблем доставили коммунисты, обученные в Москве, понимал, что ему нужно разработать теоретические основания для своего независимого курса; для этого недостаточно быть военным лидером и уметь мобилизовать крестьянство. В течение нескольких следующих лет он старался разработать согласованную программу партии, которая оправдала бы предполагаемые «отклонения», и написал несколько работ о философии марксизма, которые стали основой так называемых маоцзэдунъидей — философии Мао [515] .
515
В этот период официальные идеи Мао еще представляли собой вполне ортодоксальный марксизм-ленинизм (во всяком случае в переводе на иностранные языки). См. Мао Цзэдун. Избранные произведения в 4 томах. — М., 1952-1953
Маоистская неакадемическая версия марксизма была идиосинкретической и не сочеталась с застывшим, догматическим языком, на котором обучали в Москве. Агнес Смедли так охарактеризовала его стиль: «Мао был известным теоретиком. Но его теории основывались на истории Китая и на опыте, приобретенном на полях сражений. Большинство китайских коммунистов мыслят в категориях Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина, а некоторые даже гордятся тем, что могут часами цитировать главу, строфу или лекцию их авторства. Мао тоже мог это сделать, но редко прибегал к этому. Его лекции… были похожи на беседы о китайской жизни и истории. Сотни студентов, наводнившие Яньань, привыкли брать пищу для ума только из примера Советского Союза, а также из трудов немногих писателей из Германии и других стран. Но Мао рассказывал им о родной стране и о своем народе… Он цитировал такие произведения, как “Сон в красном тереме” или “Все люди — братья”… Его поэзия не уступала качеством творчеству классиков, но через нее красной нитью проходил мотив социальных и личностных размышлений»{635}.
Было исключительно сложно передать марксистские концепции на китайском языке; такие термины, как «буржуазный» И «феодальный», нельзя было просто заимствовать, как это проводило в европейских языках. Само слово «пролетариат» передавалось китайскими иероглифами как «класс, не имеющий собственности» (вэнь хуа да жэминь) и стирало различия между городской и сельской беднотой, упрощая процесс уравнивания крестьян и промышленных рабочих. Но Мао шел еще дальше и специально использовал традиционные китайские термины для описания марксистских идей. Например, он применял старинный термин «автократия» (дукай) как эквивалент «диктатуры [пролетариата]» {636} ; он также использовал конфуцианскую концепцию «Великой Гармонии» (датонг) в качестве синонима коммунизма, объединяя марксистскую теорию истории с традиционным китайским пониманием «золотого века» {637} . Работы по философии марксизма, написанные им в этот период, также полны исконных понятий китайской философии. Его рассуждения о диалектике и конфликте противоборствующих сторон (сосредоточенные тем не менее на тесной связи марксизма и борьбы) также напоминали о даосских теориях о противоположностях инь и ян, присутствующих во всех вещах [516] . Мао внимательно читал советские книги о диалектике, но его комментарии часто свидетельствовали о том, что он хочет соотнести общие абстракции с конкретными обстоятельствами китайского бытия {638} .
516
Этот факт может быть преувеличением. Он начал знакомство с марксистской философией курсом лекций по диалектическому материализму в Яньани, который полностью основывался на советских источниках: см. MRPRW, vol. IV, pp. 573—670.
И все же «китаизированный марксизм» того периода был менее китайским, чем думают некоторые исследователи{639}.
На практике коммунизм, преобладавший в Яньани, совмещал в себе идеализм и прагматизм. Это была ярко выраженная эгалитарная система: все, в том числе руководящая верхушка, должны были заниматься каким-либо физическим трудом и жить в насквозь продуваемых пещерах за городом. Новые люди, которые прибывали в Яньань, размещались по восемь человек в пещере. Они были заняты производительным трудом, военными тренировками, театральными представлениями и, что самое важное, длительными, интенсивными политическими дискуссиями в ходе учебных сессий. В такой организации жизни нашлось место неравенству: пещера Мао была просторнее всех, из нее открывались прекрасные виды, оплата труда также была разной{642}. Эта несправедливость вызывала возмущение и критику городских интеллигентов-идеалистов, прибывших в Яньань в надежде найти тот радикальный вариант равенства, которого они добивались во время движения 4 мая. Одни жаловались на отсутствие политических принципов, на недостаточный политический азарт яньаньских руководителей, другие (особенно писатель Дин Лин) были возмущены их отношением к женщинам, которых в Яньани, несмотря на призывы к равенству, считали ниже мужчин{643}. Хотя Дин Лин никогда не выдвигал прямых обвинений, главным правонарушителем был Мао, отличавшийся непостоянством и грубым отношением к своим многочисленным женам и девушкам. И все же по сравнению с советской коммунистической культурой конца 1930– х годов в культуре Яньаня имелось больше пуританства и равноправия, о чем можно было судить, например, по одежде жителей: мужчины и женщины носили либо военную форму, либо костюмы в стиле Сунь Ятсена — обмундирование, в основе которого лежал образец формы японского студента. Эта форма одежды пользовалась популярностью у коммунистов, так и у чиновников Гоминьдана (позже на Западе его стали называть «костюмом Мао»). Хоть коммунисты придерживались пуританского образа жизни они не могли позволить себе быть догматичными, поскольку нуждались в поддержке всего крестьянства. Поэтому они прилагали большие усилия к тому, чтобы не оттолкнуть от себя местную элиту. Система правительства по принципу «трех третей» позволяла местному руководству сохранять некоторое влияние, отводя коммунистам только треть мест в сельском совете, вторую треть — некоммунистическим «прогрессивным» элементам, а третью — любым другим политическим группировкам, не сотрудничавшим с японцами. Большинству богатых крестьян было позволено сохранить за собой право на землю. Выгода бедных крестьян состояла в снижении земельной ренты и налогов. Казалось, они поддерживали партизан-аскетов, которые жили и работали вместе с ними ради повышения уровня благосостояния. Яньаньское сочетание идеологической гибкости и активной деятельности привлекало и крестьян, и элиту{644}.
Сначала отношения между коммунистами в Яньани отличались относительной толерантностью. Однако после начала войны с Японией в 1937 году и наплыва новых приверженцев Мао разного социального происхождения одним из его требований стало сохранение идеологического единства. С особым подозрением он относился к буржуазному «индивидуализму» интеллигенции из областей, контролируемых Гоминьданом. С 1939 года Мао начал следовать примеру Сталина, используя идеологические труды в качестве механизма подчинения партийных чиновников. Он отдал распоряжение перевести «Краткий курс истории ВКП(б)» Сталина (1938) и написал приложение к курсу о китайском партийном опыте. Предполагалось, что младшие партийцы должны читать и заучивать эти тексты. Однако к 1942 году Мао пришел к выводу, что необходимо научить всех партийцев «исправить» свои мысли. Если коммунисты по-настоящему усвоят идеологию, они смогут одержать победу в войне и построить коммунизм.
«Исправление» представляло собой китайский вариант советских партийных «чисток», хотя и более сложный, отражающий отношение конфуцианства к нравственному образованию и правильному мышлению{645}. Партийцам следовало изучать 22 труда об идеологии и истории партии, большинство из которых написал Мао. Принципы, изложенные в этих трудах, должны были применяться партийцами в их личном опыте. Они заполняли анкеты, где от них требовалось привести примеры «догматизма», «формализма» или «отступничества» и изложить планы преобразования. Ожидалось, что они также будут разоблачать врагов в так называемых кратких прогнозах. Эти документы проверялись лидерами, а после организовывалось собрание, на котором каждого отдельного человека публично критиковали и заставляли признавать ошибки. После таких собраний заблуждавшихся партийных товарищей возвращали в коллектив, полагая, что их мысли преобразованы.
Как и в СССР, многие считали чистки необходимой мерой, так как верили, что мысли нуждаются в корректировке. Ду Чжанчу, один из военачальников Народно-освободительной армии Китая, признавал, что «чистка» заставила его изменить свое отношение к браку; его будущая жена должна быть политически надежным человеком, женщиной, которую он будет любить, а не просто покорной домохозяйкой{646}. Другие не поддерживали чистки. Как вспоминал очевидец яньаньских событий: «Нужно было записывать все: что сказал X или Y, что ты сам сказал такого, что можно посчитать плохим. Каждый должен был постоянно копаться в своей памяти и постоянно записывать. Это было самое ужасное»{647}.