Красный газ
Шрифт:
От КГБ до новенькой гостиницы «Полярная» было всего три квартала, и я припустила туда бегом.
57
Если бы у меня было время составить протокол допроса дежурного администратора гостиницы «Полярная», то он выглядел бы следующим образом:
«Дежурный администратор гостиницы „Полярная“ тов. Б. Миронов показал:
…примерно в 12 часов дня по распоряжению майора КГБ тов. Громова гражданину США Зигфриду Шерцу был предоставлен номер-люкс № 29 на третьем этаже гостиницы. Господин Шерц был доставлен в гостиницу на служебной машине КГБ. Он был одет в ненецкую одежду – малицу и кисы. Он выглядел очень усталым, был небрит и пах, как пахнут ненцы. Получив ключ от номера, он заявил, что идет спать, и просил его не беспокоить. Он поинтересовался у меня, когда мы ждем прибытия иностранных журналистов. Поскольку эта информация не является секретной, я сказал ему, что сегодня и завтра прибывает правительственная
Повторяю – никакого протокола своего разговора с администратором «Полярной» я не вела – мне было не до протоколов! Я взглянула на часы. Худя вывел этого Шерца из гостиницы 38 минут назад. Я выскочила из гостиницы и – снова бегом – помчалась в наше управление милиции.
«За эти 38 минут, – думала я по дороге, – этого американца можно не только вывезти из Уренгоя в открытую тундру, но и отрезать ему все, что только можно отрезать у мужчины!»
Возле здания нашего управления милиции стояла, как и положено, дежурная милицейская «Волга». Я не стала заходить в управление, чтобы выяснять у дежурного по городу, под каким предлогом Худя получил у него милицейский «газик». Мне было безразлично, дал ему Худя служебное «требование-заявку» на автомобильный транспорт или просто пару осетров.
Я рывком открыла дверцу дежурной «Волги». В машине сидел водитель – старшина Крылов, тот самый дядя Коля, который 9 декабря вез меня в уренгойский аэропорт, в командировку в лагерь № РС-549. За четыре года моей работы в уренгойской милиции я наездила с этим дядей Колей столько, что могла не церемониться с ним. И вообще я ведь уже была в Уренгое – на своей территории!
– Дядя Коля, привет! Пойди доложи дежурному по городу, что я взяла машину на двадцать минут. Ничего не спрашивай, мне срочно нужно, я за нее отвечаю! Ну, живо, живо! – Я чуть не силой вытолкала дядю Колю из машины, заняла его место за рулем и тут же дала газ. В салоне было тепло – дядя Коля никогда не выключал двигатель «Волги» и обогрев салона. По рации кто-то из патрульных милиционеров срочно вызывал «скорую помощь» в рабочее общежитие номер 7.
«Очередная пьянка с дракой», – подумала я мельком и, на полном ходу свернув за угол, чуть не врезалась в городской автобус. Мелькнуло орущее лицо водителя, я вильнула рулем, потом – еще один поворот, и я оказалась во дворе местной школы. Ученики второй смены были на занятиях, двор школы был пуст – как раз то, что мне было нужно.
Я взяла микрофон рации. Собственно, из-за этой рации я высадила дядю Колю из машины. Теперь предстояло главное. А полет из Салехарда в Уренгой, разговор с майором Громовым в КГБ и допрос администратора «Полярной» – это были только цветочки. Я вздохнула полной грудью, как перед прыжком в воду. Затем нажала кнопку на микрофоне, перевела рацию на «передачу» и сказала:
– Худя! Худя! Я – Анна! Я – Анна! Худя! Я – Анна! Я в Уренгое! Отвечай! Отвечай, умоляю! Перехожу на прием!
Я переключила рацию на прием, но вместо Худи в потрескивающем эфире рации прозвучал негодующий голос дежурного по городской милиции капитана Шевцова:
– Ковина, это что за штуки?! Зачем ты взяла машину? И какого Худю тебе надо?
– Борис Маркович, милый, уйдите из эфира, у меня жизнь решается! – сказала я в микрофон умоляющим голосом, но внутренне обрадовалась тому, что этот Шевцов возник в эфире. В «газике» у Худи стоит такая же рация, он наверняка включил ее, чтобы знать, что творится в милиции и есть ли за ним погоня. Теперь он знает, что я в Уренгое, что я практически все знаю и что наш разговор слушают сейчас все милицейские машины Уренгоя. Если Шерц еще жив, может быть, это удержит Худю от последнего шага. – Борис Маркович, выключитесь, прошу вас! Худя! Худя! Я – Анна! Я – Анна! Я все знаю! Ну пожалуйста, отвечай! Худя! Милый! Отвечай! Прием!
Представляю, как навострили уши в дежурке, в милиции и в других милицейских машинах все, кто слышал сейчас эти «милый» и «умоляю». Но мне плевать на них. Я переключилась на прием и замерла в ожидании. И после паузы в эфире прозвучал спокойный голос:
– Анна, я – Худя. Прием.
– Худенька, милый, дорогой, родной! Он еще жив? Он еще
– Анна, ты хочешь с ним поговорить? Прием.
– Да! Хочу! Конечно, хочу! Прием.
Господи, значит, Худя еще не убил этого американца!
Теперь в эфире прозвучал тот самый мужской голос, который я слышала в кабинете Громова:
– Слушаю вас. Прием.
– Вы господин Шерц? Прием.
– Да, я Зигфрид Шерц. Прием.
«Ну что ж, – подумала я. – Надо идти ва-банк, другой игры нет!»
– Господин Шерц, я следователь уголовного розыска Анна Ковина. Я предъявляю вам два обвинения. Первое: пять лет назад, в мае 1978 года, вы принимали участие в групповом растлении двенадцатилетней ненецкой девочки по имени Окка и одиннадцатилетней по имени Аюни Ладукай. В результате оргии на даче у главного геолога треста «Ямалнефтегазразведка» Петра Розанова несовершеннолетняя Окка погибла. Что вы можете сказать по этому поводу? Прием.
Я еще никогда и никому не предъявляла обвинений по радио. А тут – иностранному подданному! Представляю, как обалдели сейчас в дежурке капитан Шевцов и все остальные. Интересно, догадается ли Шевцов включить магнитофонную запись?
Эфир отозвался спокойным голосом Зигфрида Шерца:
– Я хочу послушать второе обвинение. Прием.
«Черт возьми, железные нервы у этого американца! Или это Худя держит его под дулом пистолета и диктует вопросы?»
– Пожалуйста, – сказала я. – Тогда на даче у Розанова в растлении ненецких девочек принимали участие вы, Розанов, Хотько и Воропаев. Трое – Розанов, Хотько и Воропаев – погибли в течение последних дней. Обстоятельства их смерти вы не могли не связать с той оргией и гибелью Окки. Ненцы не знают истинных мотивов убийства Розанова, Хотько и Воропаева, они приняли это за сигнал духов тундры к восстанию, но вы-то знали правду! Однако вы скрыли эту правду от милиции и даже от органов госбезопасности, хотя были в КГБ у майора Громова всего три часа назад. В нашей стране недонесение равнозначно преступлению. Особенно в такой ситуации! Я обвиняю вас в сокрытии государственно важной информации. Прием.
По-моему, в эфире прекратились даже атмосферные помехи. Во всяком случае, ни капитан Шевцов, ни кто другой не лезли теперь в эфир.
– О том, что «духи тундры» убивают каких-то русских людей и отрезают им мужские органы, – сказал неторопливо, даже как-то заторможенно голос Зигфрида Шерца, – я услышал еще в Сыктывкаре, на аэродроме. Но это был только слух, анекдот, никто там в это не верил. А что погибли именно Розанов, Хотько и Воропаев, я узнал только сегодня утром, мне сказал об этом господин Гейзенрих, вы можете у него проверить. Да, я связал их гибель с тем вечером на даче у Розанова. Больше того – я думал, что и мне угрожает опасность. Но не так-то легко донести на самого себя. Во всяком случае, у нас в Америке это не принято. А самое главное – я не совращал Окку. Да, на даче у Розанова была пьянка, а точнее – мои проводы. Розанов устроил мне тогда проводы, я улетал из Салехарда наутро. Но эту девочку, Окку, Розанов привел мне еще раньше, за неделю до той пьянки. Он привел ее ко мне в гостиницу, и она сама, по своему желанию осталась у меня в номере – хотите верьте, хотите – нет. Она уже была не девочкой, больше того – она уже была… как это сказать… взрослой и даже страстной женщиной. Я пытаюсь объяснить это следователю Вэнокану, но он не читал «Лолиту» Набокова, поэтому я не могу объяснить ему, кем была эта Окка. Она была развращенной ненецкой Лолитой. Она сама приходила ко мне в гостиницу целую неделю, каждый вечер и оставалась на ночь – это вы можете проверить у дежурных в гостинице «Север» в Салехарде. Я думаю, что над ее сексуальным образованием хорошо поработали до меня или Хотько, или Розанов, или Воропаев, а может быть – все трое, я не знаю. В тот вечер, о котором говорите вы и следователь Вэнокан, в тот вечер, когда Розанов устроил мне проводы, доктор Хотько привез из интерната еще одну девочку, другую, я не помню, как ее звали, может быть, так, как вы сказали. Она была развращена не меньше, чем Окка, хотя, кажется, была даже моложе ее. Они хотели тут же устроить групповой секс – две девочки на четверых мужчин. И кстати, и Окка, и эта вторая девочка были согласны, даже более того… Но я не согласился. Хотите верьте, хотите – нет, но я был тогда влюблен в эту Окку-Лолиту, честное слово. Это была прекрасная девочка, я не отдал ее им, то есть не отдал для группового секса. А утром меня отвезли в аэропорт, и я улетел в Москву и дальше – в США. Только через год, когда я снова прилетел в Салехард, Розанов сообщил мне, что моя Окка-Лолита скончалась от приступа астмы. У меня все. Прием.
– Худя! Худя! Теперь слушай меня внимательно! ВСЕ, ЧТО ОН СКАЗАЛ, – ПРАВДА! – сказала я в микрофон, вкладывая в свой голос всю душу. Ведь главная моя задача была не допросить этого Шерца и не представить ему обвинения – мне этот Шерц был и на фиг не нужен! Нет, главная моя задача была в том, чтобы удержать Худю от четвертого убийства. – Худя, ты меня слышишь? Я допрашивала Аюни Ладукай. Это она была второй девочкой на той пьянке. Она тоже утверждает, что, когда этот Шерц уехал на аэродром, Окка была жива. Все произошло потом, потому что Хотько, Воропаев и Розанов переключились с Аюни на Окку, втроем. Ты меня слышишь, Худя? Прием.