«Красный граф» и операция «Колдун». Шпионский роман
Шрифт:
– а позвольте спросить, господин штабс-капитан, Сергей Николаевич, – это уже старый профессор спрашивал, – а куда Вы собрались, на ночь-то глядя. Где ночевать собрались, я Вас спрашиваю? Вы ведь, насколько мне известно, дома своего в Петрограде не имеете. Да что там дома, у Вас и квартиры тут нет. Вы же при штабе жили. А после Вашего демарша, где жить собираетесь? …Так что, не выдумывайте. Оставайтесь у нас. Уж для Вас-то место у нас всегда найдётся.
– признаться, господин профессор, я несколько смущён и обескуражен…Ваша правда. Ночевать мне негде. Поэтому с благодарностью принимаю Ваше предложение.
– ну-с, вот и славно, молодой человек, вот и славно.
«Есть
В календаре столетий
»
К большому изумлению штабс-капитана Артемьева, отставка его была принята, прошение было удовлетворено. Резолюция начальства была лаконичной – «УДОВЛЕТВОРИТЬ». В душе Сергей Николаевич даже обиделся, вот так просто – «удовлетворить» и всё. Он был готов к любому развитию событий, – ну там, уговоры, запугивание, может быть даже арест. Но вот так просто, …удивительно! Какие резоны подвигли руководство контрразведки на то, чтобы отпустить опытного офицера на «вольные хлеба», не известно. Но, дело сделано и надо было жить дальше. А как жить – непонятно. Ведь кроме воинской службы Артемьев ничего делать не умел, а надо было существовать и добывать «хлеб насущный». Выручил опять профессор Арцыбашев. Ему в лабораторию нужен был ассистент. Деньги не большие, худо-бедно, но на хлеб хватит.
Дни шли за днями. Миновало лето. Семнадцатый год шёл к завершению, к своему логическому концу, а конец этот был страшен.
Наиболее полно, по мнению автора, эмоциональное описание тех дней семнадцатого, трагического для России года, содержатся в стихотворных строчках русских поэтов, например, таких как Максимилиан Волошин (1877 – 1932, Коктебель):
«С Россией кончено… На последях
Её мы прогалдели, проболтали,
Пролузгали, пропили, проплевали,
Замызгали на грязных площадях,
Распродали на улицах: не надо ль
Кому земли, республик, да свобод,
Гражданских прав? И родину народ
Сам выволок на гноище, как падаль.»
Марина Цветаева (1890-1941, Елабуга):
РЁВ ВОЛН…
«Ночь. – Норд-Ост. – Рёв солдат. – Рёв волн.
Разгромили винный склад. – Вдоль стен
По канавам – драгоценный поток,
И кровавая в нем пляшет луна.»
Владимир Петрушевский (1891 – 1961, Сидней):
НОВЫЙ 1918 ГОД
«Год наступает голодный,
В центре России война,
Стонет от власти "народной"
Наша родная страна.
В зареве грозных пожаров
Тени шакалов снуют,
Дикие банды вандалов
Цепи России куют.
Подняли брата на брата
Вихри безумных идей,
Отдана щедрая плата
Замыслу кучки людей.
Грёзы о счастье в тумане,
Стонет и плачет народ –
Он получил "на экране"
Хартию русских свобод.»
Закончился 1917 год, наступил тревожный и голодный 1918-й. Артемьев и Арцыбашевы еле-еле сводили концы с концами. В отдельные дни случалось, что даже голодали. Жизнь в Петрограде становилась невыносимой. Начались репрессии в отношение бывших офицеров. Новая власть «выкорчёвывала» возможную «пятую колонну», всех тех, кто по её мнению мог «воткнуть нож в спину народа». Офицеры бывшей императорской армии и флота сплачивались в различного рода сообщества, типа «Союз офицеров армии и флота», «Союз воинского долга», «Союз казачьих войск».
Уже потянулись на юг России разрозненные группы офицеров. Там, на Дону и Кубани под предводительством генералов Корнилова, Алексеева, Деникина формировалась армия «несогласных» с Советской властью. Зарождалось Белое движение.
Сергей Артемьев и Алексей Арцыбашев для себя однозначно решили, что в начинающейся Гражданской войне они участия не примут. Единственным выходом для них было – эмиграция за границу. Но пока на просторах Европы ещё полыхала война, границы воюющих государств были закрыты. Тем не менее, в преддверии окончания войны они вместе со старым профессором, перебрались в Финляндию, где в Рованиеми, вблизи от Шведской границы, сняли недорогое жильё.
Наконец, 11 ноября 1918
Тайными контрабандистским тропами Арцыбашевы и Артемьев перешли Шведскую границу и затерялись на просторах Европы, постепенно приходящей в себя после ужасов прошедшей войны.
Франция, Париж 1924 – 1925 годы
Чудесная встреча, изменившая жизнь
Июль 1924 года в Париже был особенно жарким. Солнце так и палило, жарило, обжигало. Казалось, природа задалась целью изжить всё живое в большом, шумном городе, выжечь его дотла. Люди на улицах искали уютные тенистые места. Только бы спрятаться от безжалостных лучей, которые плавили не только мостовые, но и, казалось, мозги парижан. Под тентами многочисленных кафе, двери и окна которых были распахнуты настежь, было не протолкнуться. Все места за столиками на открытом воздухе были заняты. Красивые дамы в лёгких летних платьях и сопровождающие их кавалеры, по большей части в белых парусиновых костюмах, которым посчастливилось занять места за столиками, наслаждались прохладительными напитками и холодным мороженым. Покидать насиженные места никто, впрочем, не торопился. Было послеобеденное время, которое в соседней Испании называлось одним красивым словом «сиеста», подразумевающее ничегонеделание, полное расслабление и, возможно, у кого получится, дрёму в прохладной тени.
На плетёном стульчике одного из таких кафе на проспекте Матиньон вблизи городского парка в VIII округе Парижа в расслабленной позе дремал водитель такси. Его старенький, изношенный «Рено» с откидным верхом стоял чуть поодаль под густыми, тенистыми кронами каштана, примерно в 15 метрах от кафе.
В этом зрелом, худом, измождённом мужчине с трудом можно было угадать некогда молодцеватого, подтянутого штабс-капитана Артемьева. Сергей Николаевич явно не «жировал». Весь его облик говорил о нужде, бедности и хроническом недоедании. В те трудные годы многие бывшие офицеры, некогда БЫВШЕЙ ВЕЛИКОЙ ИМПЕРИИ, вышвырнутые из неё бурей прошедших революций и Гражданской войны, трудились во Франции простыми таксистами. Гостеприимная Третья Республика широко распахнула свои объятия для всех «бывших»: бывших фрейлин и царедворцев, бывших генералов и адмиралов, бывших офицеров уже несуществующей Российской империи. Париж, Ницца в те годы были наводнены беженцами из России. Вот, например, что писал Александр Вертинский о «русском Париже» тех лет:
«Обессиленная продолжительной войной Франция нуждалась в мужском труде, ибо война унесла многих её сынов в могилу. Мужские руки ценились. Десятки тысяч русских эмигрантов работали на заводах Рено, Ситроена, Пежо и других. Много людей «сели на землю» и занимались сельским хозяйством – и собственным, если были средства, и чужим, если приходилось наниматься.
Всего во Франции русских было, вероятно, тысяч двести – триста. В Париже нас было тысяч восемьдесят. Но мы как– то не мозолили глаза. В этом колоссальном городе мы растворялись как капля в море. Через какой– нибудь год мы уже считали себя настоящими парижанами. Мы говорили по-французски, знали все, что творится вокруг нас, всюду работали с французами бок о бок и старались подражать им во многом. Правда, у нас был и свой быт: свои церкви, клубы, библиотеки, театры. Были свои рестораны, магазины, дела, делишки. Но это для общения, для взаимной поддержки, чтобы не потеряться в этой стране.