Красный Корсар (ил. И.Кускова)
Шрифт:
Система угнетения и тирании, ускорившая неизбежное рано или поздно разделение, еще не была применена на практике. Родина-мать, за отсутствием справедливости, проявляла по крайней мере снисходительность. Как все древние и могущественные нации, она предалась приятному, но опасному удовольствию – любоваться собой. Достоинства и заслуги расы, на которую смотрели в Англии как на низшую, были забыты, а если их и вспоминали, то только для того, чтобы унизить, представляя в ложном свете. К этому добавлялись и политические разногласия, а все вместе вызывало недовольство, приводило к новым несправедливостям и ошибкам. Люди, которых опыт должен был бы сделать благоразумнее, не стеснялись проявлять, даже в высшем национальном учреждении, свое полное невежество относительно характера народа, с которым в сражениях вместе проливали
История этой памятной борьбы знакома каждому американцу. Осознав, что его отечество победило, он отводит этой победе достойное место в истории. Теперь он видит, что власть его родины покоится на прочных и естественных основах, и, для спокойствия своей совести, так же как и для утверждения своего достоинства, он понимает, что благоденствие республики не должно покупаться ценой унижения соседних наций.
Наша тема уводит нас в эпоху тишины, предшествовавшей буре революции.
В первых числах октября 1759 года Ньюпорт, как и другие города Америки, предавался одновременно и радости, и печали. Жители оплакивали смерть Вулфа и в то же время торжествовали его победу. Квебек, ключ Канады и последний значительный пункт, находившийся в руках народа, на который колонисты с детства смотрели как на врага, только что переменил своих хозяев. Верность английской короне, претерпев массу бедствий, тогда особенно укрепилась: не было ни одного колониста, не считавшего делом чести призрачную славу Брауншвейгской династии.
День, с которого начинается наша история, как и тысяча дней потом, огласился колокольным звоном и пушечными выстрелами по случаю победы королевского оружия. С раннего утра население высыпало на улицы с явным желанием повеселиться, желанием, которое обычно не приводит к истинному удовольствию. Оратор излил все свое красноречие, произнеся речь в честь павшего героя, и убедительно выразил свою преданность короне, униженно повергнув к подножию трона славу не только этой жертвы долга, но и тысяч других храбрых соратников, павших вместе с победителем.
Народ, удовлетворенный таким проявлением верности, стал расходиться по домам. Солнце склонялось к широким просторам, тогда еще пустынным и диким, а нынче плодородным и изобилующим всеми благами цивилизации. Жители окрестных деревень и гости возвращались в свои далекие жилища, руководствуясь своей расчетливостью, характерной для местных обывателей: даже в минуты, когда они, похоже, беззаветно предаются веселью, не забывают, что наступающий вечер вовлечет их в лишние расходы, которые они не считали необходимыми для выражения своих чувств в этот день. Одним словом, возбуждение улеглось, и все возвращались к своим обычным занятиям с обязательностью, показывающей, что они и так много времени потратили на выражение своих чувств.
В городе снова стали раздаваться удары молота, топора, шум пилы. Окна некоторых лавок были полуоткрыты, как будто их владельцы заключили некий компромисс между своими интересами и своею совестью. Можно было видеть, как хозяева трех гостиниц, единственных в городе, стояли у своих дверей, провожая уходивших крестьян взглядами, явно демонстрирующими их желание привлечь клиентов, всегда более готовых скорее продать, чем купить. Однако лишь несколько праздных матросов со стоящих на якоре кораблей да еще небольшая группа завсегдатаев кабаков откликнулись на их дружеские кивки, вопросы о здоровье жен и детей и, наконец, прямые приглашения.
Народ, живущий в так называемых провинциях Новой Англии, отличался тем, что он был полностью поглощен повседневной жизнью, а также заботой о будущем.
Однако великое событие дня еще не было забыто, хотя праздно болтать о нем за бутылкой никто не стремился. Прохожие собирались в группы на улицах, толковали о политических результатах великого национального события и делились впечатлениями о тех, кто играл
Но, может быть, необходимо сказать несколько слов и о самом ораторе, чтобы этот мудрец – столь замечательное чудо ума – занял свое место среди великих людей описанного дня. Он был обычным оратором во всех случаях, когда возникала необходимость обсудить какое-нибудь великое событие вроде того, о котором мы только что рассказали. Его образованность справедливо считали самой высокой по сравнению с другими, его репутация, его слава была подобна жару в печи, накал которого тем более, чем меньше печь. Утверждали, и не без основания, что своими знаниями он поразил многих европейских ученых, пожелавших состязаться с ним на арене древней литературы. Это был человек, умевший извлекать величайшую пользу из своих необычных дарований. В одном только случае он едва не поколебал завоеванную репутацию, позволив напечатать один из образцов своего красноречия или, как выразился более остроумный, чем удачливый, его соперник (единственный, кроме него, адвокат в городе), допустив «поймать на лету» одну из крылатых его речей. Но даже и это испытание, каковы бы ни были где-то его последствия, послужило укреплению его славы оратора. Эта речь создала ему своего рода ореол, и напрасны были попытки некоторых интриганов противостоять этому.
Брошюра была разослана по провинциям, читалась на вечерах, превозносилась до небес в общественном листке каким-то сочувственным пером, причем стиль статьи поразительно напоминал стиль оратора, и, наконец, благодаря рвению одного из приверженцев оратора, более пламенного или, возможно, более других убежденного, была отправлена на борт корабля, отправлявшегося к дорогому очагу, как нежно называли тогда Англию, в конверте, адресованном ни более ни менее как английскому королю.
Неизвестно, какое впечатление произвела эта брошюра на суровый ум догматичного немца, занимавшего тогда трон победителя, но те, кто был посвящен в тайну этой отправки, долго тщетно ожидали награды за столь выдающееся произведение человеческого разума.
Несмотря на замечательные качества, тот, кто был одарен ими, по своей должности выполнял работы, чрезвычайно похожие на обязанности общественного писца, и исполнял их с таким самозабвением, что казалось, будто природа, одарив его столь редкими дарами, не прибавила к ним даже обычной дозы самолюбия.
Оставляя этого баловня судьбы, перейдем теперь к совершенно иному человеку и в другой квартал города. Место, куда мы перенесем читателя, не что иное, как лавка портного, который сам выполнял мельчайшие обязанности, связанные с его ремеслом, и был у себя единственным работником. Убогое жилище высилось вблизи моря, на окраине города и на таком месте, что его владелец мог созерцать всю красоту внутренней бухты и даже через открытый проток между островами ее поверхность, спокойную, как озеро. Узкая и малолюдная набережная расстилалась перед его дверьми. Здесь же находилась маленькая пристань, куда редко причаливали суда, место настолько запущенное, что о торговом процветании порта говорить не приходилось.
Послеобеденное время было похоже на осеннее утро: морской ветерок, слегка рябивший поверхность воды, имел ту особенную мягкость, которой так часто отличается осень в Америке. Достойный ремесленник работал, сидя у открытого окна за своим верстаком, и казался довольнее многих людей, которых судьба одаряет бархатом и золотом. Снаружи, опираясь плечом о стену, стоял фермер, высокого роста, неуклюжий, но сильный и хорошо сложенный. По-видимому, он ожидал одежду, которую шил портной и которой он предполагал украсить свою грациозную фигуру на ближайшем празднике в соседнем приходе.