Красный корсар
Шрифт:
Красота и плодородие этого края доставили ему красивое прозвище.
Местные жители называли его «Сад Америки», и гости со жгучих долин юга не спорили с ними.
Указанный нами год был годом кризиса британского могущества в Америке. Колониальная война с Францией (1755–1763 г.), начавшаяся поражениями, вызвавшими отчаяние англичан, закончилась их триумфом.
Франция лишилась здесь последнего своего владения, и вся страна от Гудзонова залива до испанской территории подпала под власть Англии.
Наступило ликование победителей.
Внешние колонии также шумно проявили восторг.
Система угнетений и тирании, которая ускорила неизбежное отделение колоний, еще не была полностью применена на практике.
Но недовольство среди колонистов нарастало. Люди, которых, казалось бы, опыт должен был сделать благоразумнее, выказывали даже в высшем национальном учреждении полное непонимание американского народа. Ослепленные высокомерием, они занимались самохвальством. Генерал Бергойн дал в палате общин обещание пройти от Квебека до Бостона с известным количеством людей. Он сдержал впоследствии свое обещание и прошел это пространство с вдвое большим числом людей — товарищей по плену. Под влиянием этого же высокомерия правительство Англии безумно принесло в жертву сто тысяч человек во время борьбы, которая памятна каждому американцу [2] .
2
Борьба за независимость Сев. — Американск. Штатов. (Прим. ред.)
В первых числах октября 1759 г. Ньюпорт, как и остальные города Америки, праздновал победу. Квебек, ключ Канады и последний значительный пункт, находившийся в руках Франции, только что переменил своих хозяев.
Наступление дня было возвещено колокольным звоном и пушечными выстрелами. С раннего утра население высыпало на улицы. Какой-то оратор дал волю своему красноречию и, произнося речь в честь павшего в бою генерала Вольфа, стремился доказать свою преданность короне тем, что униженно поверг «к подножию трона» славу не только этой жертвы, но и тысячи других убитых, своей гибелью купивших победу.
Когда солнце начало клониться к неизмеримым, тогда еще пустынным и неисследованным пространствам запада, жители стали расходиться по домам. Крестьяне возвращались домой, как бы далеко они ни жили, из расчетливости, не покидающей их даже в минуты веселья. Они боялись, что наступающий вечер вовлечет их в излишние расходы, не обязательные для выражения патриотических чувств.
Каждый возвращался к своим обычным занятиям. Снова раздались удары молота, топора, шум пилы. Окна некоторых запертых по случаю торжеств лавок были полуоткрыты, словно их хозяева пошли на сделку между своими интересами и «долгом». Хозяева трех городских гостиниц сидели у дверей, следя глазами за уходившими крестьянами с таким видом, который ясно обнаруживал их желание найти «клиентов» среди этого народа, всегда предпочитающего продавать, а не покупать. Однако, лишь несколько праздных матросов с кораблей, стоявших на якоре, и небольшая группа кабацких завсегдатаев была завлечена их дружескими жестами, вопросами о здоровье жен и детей и радушными приглашениями.
Но события дня не были еще забыты. Прохожие собирались группами на различных улицах, толковали о политических делах и делились своими впечатлениями по поводу, празднества. Большинством голосов было решено, что речь выступавшего оратора была чрезвычайно изящна и поучительна. Хотя это мнение и встретило некоторую оппозицию со стороны клиентов одного адвоката, недолюбливавшего оратора, однако, в общем все согласились, что никогда ничьи уста не произносили более красноречивой речи.
На краю города, вблизи моря, скромно ютилось убогое жилище портного, который сам входил во все мельчайшие подробности своего ремесла и был единственным работником. С порога «лавки» ее владелец мог созерцать всю красоту залива, а через открытый проток между островами ему была видна поверхность бухты, спокойная, как озеро. Перед домом раскинулась узкая и малолюдная набережная.
Послеобеденное время было похоже на осеннее утро. Морской ветерок, вызывавший легкую рябь на поверхности воды, имел особенную мягкость, которой так часто отличается осень в Америке. Ремесленник работал, сидя у открытого окна, за своим верстаком и казался довольнее многих людей, которые одеты в бархат и золото. Снаружи у окна, прислонившись к стене, стоял крестьянин высокого роста, немного сутуловатый, но сильный и хорошо сложенный. Казалось, он ожидал одежду, которую заканчивал портной, чтобы принарядиться на ближайшем празднике в соседнем селении.
Портной был уже стариком, приближавшимся к закату своих дней. Судя по внешности, ему удавалось бороться с нищетой только тяжелым трудом и крайней воздержанностью.
— Да, — произнес портной со вздохом, в котором слышалась не то усталость, не то удовлетворенность, — да, редко удается людям говорить так, как говорил сегодня сквайр-писец. Когда он говорил о долинах отца Авраама, о дыме и резне сражений, мой дорогой Пардон, он так меня взволновал, что мне действительно могла бы притти в голову мысль оставить иголку и пойти искать славы в бою.
Крестьянин обернулся к портному и насмешливо отвечал:
— Теперь как-раз время выдвинуться честолюбивому человеку, сосед Гомспэн, потому что королевские войска только-что потеряли своего храбрейшего генерала.
— Да, да, — ответил портной, — это прекрасный случай для того, кому отроду не больше двадцати пяти лет. Но мне, прожившему уже большую часть своей жизни, надо провести ее остаток здесь, за верстаком. Кто красил вашу материю, Парди? Прекраснее по цвету я ничего не шил в эту осень.
— Моя матушка знает в этом толк. Ручаюсь, сосед Гомспэн, что на всем острове самым нарядным парнем буду я. Но так как вы, приятель, не можете быть генералом, то утешьтесь тем, что без вас не будут сражаться. Все говорят, что французы долго не продержатся, и мы готовимся заключить мир.
— Тем лучше, тем лучше, молодой человек! Кто, как я, видел ужасы войны, — а я видел их достаточно, — тот умеет ценить блага мира.
— Так вы, значит, не совсем чужды, приятель, тому делу, за которое подумываете взяться?
— Я перенес пять долгих и кровопролитных войн и, могу сказать, вышел из них довольно счастливо, потому что не получил даже такой царапины, какую можно сделать этой иглой. Да, это были пять долгих кровопролитных войн, из которых я вышел здрав и невредим.
— Это было очень опасное для вас время, сосед; но мне помнится, что я за всю свою жизнь слышал не больше, как о двух войнах с французами.
— Вы — ребенок по сравнению с человеком, которому стукнуло шестьдесят лет. Сперва эта война, которая, повидимому, близится теперь к концу. Потом дело 1745 года, когда Уоррен прошел наши побережья по всем направлениям, бичуя врагов короля. Потом дело в Германии, о котором вы слышали страшные рассказы, где люди падали, как трава под серпом, которым работает сильная рука. Это три… Четвертая была революция 1715 года, но я не похвастаюсь, что много видел тогда: я был слишком юн в то время. Пятая война — это восстание негров и индейцев.