Красный крест
Шрифт:
Следующим же утром мы вновь встретились. Завтрак, кофе и невероятные булки, за которые можно было бы отдать душу дьяволу. Он смотрел мне прямо в переносицу, и, смущаясь, я опускала глаза. В тот день мы взяли в ресторанчике засохший хлеб и отправились кормить выбравшихся на травку лебедей. Я смотрела на озеро и старалась запомнить его на всю жизнь — мне казалось, что лучше уже ничего не будет. Вечером, когда кто-то включил Луну, в темном небе закружили летучие мыши. Здесь было так хорошо и спокойно, что я даже не испугалась. Так пролетели несколько дней. Мы забирались в горы и ловили рыбу, ныряли с утесов и целовались. Я поняла, что он станет моим первым мужчиной, но, к сожалению, в вечер, когда это должно было произойти — чихнула!
На песок, прямо к нашим ногам, упала слизь. Говоря русским языком, из меня вылетели сопли, большущий зеленый сгусток. Мне было так стыдно! Я хотела убежать, но от позора стояла словно окаменевшая. Можно ли вообразить себе ситуацию страшнее? Я и так была не красоткой, а тут еще и такое! Бы только представьте себе; девушка влюблена и сопли… жах!
Ромео постарался быть джентльменом. Наступив на слизь, он принялся втирать ее в песок, но от этого стало еще хуже. Теперь сопли были и на земле, и на его подошве. Мой милый Ромео улыбнулся, попытался пошутить, спросил что-то про то, как это будет по-русски, но я разрыдалась, Никогда раньше так не ревела. Он решил обнять меня, но я оттолкнула его и побежала в сторону гостиницы.
Несколько дней я проплакала в своем номере. Ромео стоял под балконом, но Джульетта не открывала ставни. У Джульетты был насморк, позор на роду и температура 39. Ко мне приходил доктор, и, глядя на пилюли в его красивом кожаном чемоданчике, я думала, что хочу выпить их все. Вслед за доктором стучался портье. Незнакомый, но сочувствующий итальянец просил впустить уже наконец этот несчастного Ромео. В соседний номер, неведомо откуда, заселилась русская семья. Белые эмигранты, часами рассуждавшие о роли великой литературы. Денег на эти занятия в Швейцарии у них больше не было, а потому о долге русской словесности болтали в итальянской деревушке. Я сидела, прижавшись к тонкой стене, вытирала перманентно текущий нос и слушала, что задача русских писателей состоит (прежде всего!) в демонстрации возможностей и многообразия великого языка. Перед моими глазами Ромео размазывал по песку сопли, а женщина за перегородкой продолжала твердить, что писатель обязан, сохраняя традиции, говорить широко и сильно, «У нас не осталось большой книги! — констатировала женщина за стеной. — Романы, за исключением папиного, бесцветны и чрезвычайно просты. Мы живем в фантастически неурожайные времена! За последние годы, не считая, повторюсь, папиной книги, мы получили, быть может, один-два хороших текста, два-три неплохих и пяток пристойных».
Ромео размазывал сопли по песку, и русская литература чахла. Ромео втирал сгусток слизи в итальянскую землю, и великая русская литература слабела. Туда-сюда, словно танцор, Ромео водил ногой, и я понимала, что несчастна и влюблена.
В ночь перед отъездом мой любимый забрался в окно. Я закричала с такой силой, что он успел лишь бросить письмо и выпрыгнул обратно… Из записки следовало, что он будет ждать меня всю жизнь, ждать не в Вероне, по здесь, на озере Лугано, в маленьком итальянском городке Порлецца. «Хорошо, проверим», — подумала я.
— Ну вы ведь поправились?
— Что?
— Я говорю, вы поправились? Сопли прошли?
— Ах, сопли… Нет, не прошли. Я не поправилась, но уехала. Папа прислал за мной помощника, и по дороге в Цюрих я узнала, что отец болен.
— Состояние не критическое, но доктора, на всякий случай, советуют ему вернуться в Москву.
— На какой такой случай? — спросила я.
— Вы сами все увидите, — ответил водитель…
Отец умирал. Воспаление легких, обернувшееся семейной трагедией. Хотя никто об этом не говорил, но все мы понимали, что едем в Москву хоронить отца. Несмотря на собственную слабость, за несколько недель до смерти благодаря своим знакомствам папа сумел устроить меня в Государственный университет и, кажется, замолвить словечко. Так, осенью 1929-го случилось мое второе и роковое путешествие в Москву.
В конце первого курса ко мне подошел безликий человек. Мужчина отвел меня в сторону и спросил:
— На скольких языках вы изъясняетесь?
— Кто вы?
— Отвечайте!
— На французском, итальянском, английском, немецком и русском.
— На всех говорите без акцента?
— Только на советском, — с язвительной улыбкой ответила я.
Незнакомец взял меня под руку и объяснил, что бояться нечего. Во-первых, отец мой был человеком надежным, во-вторых, мне представляется возможность послужить делу Великого Октября.
Начнем с того, что я не боялась. Во всяком случае, тогда. Я мало что понимала, а потому, когда мужчина начал вербовку, ни в коем случае не робела.
«Сами работайте на свой дождливый месяц!» — высвобождаясь из его объятий, фыркнула я.
Он снисходительно улыбнулся и пошел за мной по коридору. Спустя несколько минут человек из органов предложил мне пройти курсы стенографии и машинописи. Вот это уже было интересно!
— Зачем? — спросила я.
Он объяснил. Его аргументы показались мне убедительными, и я согласилась. Вот так, год спустя после переезда в Москву, я вдруг' стала корреспондент-машинисткой в НКИДе.
— Что такое НКИД?
— Народный комиссариат иностранных дел, теперешний МИД. Удивительное место! В первое время мне, кажется, даже нравилось. Интересные люди, увлекательная работа. Другой мир! Ничего общего с тем, что я наблюдала на улице. Уехать в Европу я больше не могла, зато появилась возможность быть чуточку ближе к дому.
Со временем мне стали доверять. Каждый день через мои руки проходили десятки документов. Шифровки, донесения, обращения иностранных граждан. Письма заграничных коммунистов, переводы и воззвания. Мы с девочками любили повторять, что в нашем кабинете стоит вечная осень, потому что листы перманентно падали на наши столы.
У меня появился друг! Да-да, самый настоящий! Пашка Азаров. Младше меня всего на год. Юный, образованный и веселый. Как и я, он родился за границей, правда, не в Лондоне, а в Генуе. Пашка как-то сказал, что у нас много общего, ведь именно генуэзцы подарили англичанам флаг с красным крестом. Мы были моложе большинства сотрудников, к тому же имели похожие воспоминания. Милан, Верона, озеро Гарда. Самые удивительные места хранились в нашем совместном архиве. Я работала с документами, Паша был помощником наркома. Он нравился мне, но я понимала, что между нами ничего не может быть мы дружили как мальчишки.
НКИД в то время располагался на Кузнецком Мосту, и во время обедов мы часто сидели в маленьком сквере напротив. Вокруг нас колесили английские автобусы «Лейланд», и, разглядывая их, я представляла, что возвращаюсь в Лондон. У нас даже была такая игра: мы закрывали глаза и приглашали друг друга в родные города. Азаров водил меня по Генуе, а я гуляла с ним но Тайт-стрит, где когда-то жили Марк Твен и Оскар Уайльд, по Тайт-стрит, где когда-то стоял мой дом.