Красный крест
Шрифт:
Соседка вновь повторяет слово «дом», и я отвлекаюсь. Поразительно, как привычные, затертые звуки могут вдруг обрести новый смысл. Отныне, произнося эти буквы, я буду подразумевать новую точку и другой город. Дом прошлый и дом возникающий, дом детства и дом тишины. Глядя на пакеты с едой, я думаю, что нужно позвонить маме и узнать, гак там дочь.
— Вы дважды взглянули на часы,
— Нет-нет! Наверное, даже интересно… Просто, знаете, у меня сейчас не самые веселые времена. Переезд, другая страна. Чувствую себя немного растерянным.
— Почему вы перебрались сюда?
— Подумал, что так будет лучше для дочери.
— Красивая она у вас?
— Не знаю, пока сложно сказать.
— Я всегда была некрасивым ребенком. С другими случаются трансформации, когда в восемь ты еще чертенок, а в десять уже вроде и ничего, но это не моя история. Подобно Советскому Союзу, в своем безобразии я была стабильна, Кажется, мне было лет двенадцать, когда папа зачем-то сказал:
— Не расстраивайся, зато ты у нас умная!
Воистину, мужчины — бесчувственные существа! Если бы кто-нибудь взял на себя груд объяснить им, что одна такая фраза способна травмировать девочку на всю жизнь! Впредь я всегда стеснялась себя. Впрочем, вряд лее это интересовало моего отца — он строил новый и совершенный мир. И пока папа пытался наладить отношения с Западом, я спрашивала у нянечек, почему он не любит меня. Тетушки не отвечали, но лишь гладили меня по голове. Папа же не сдавался! Уже в Москве, перед самой смертью, он вернулся к этому разговору:
— На самом деле ты у меня очень красивая! Просто должен появиться человек, который сумеет разглядеть твою красоту.
Отец мой мог бы на этом и закончить, но для чего-то продолжил:
— Ты как конструктивистское здание!
Да-да, представляете, он так и сказал;
— Ты, моя милая, как конструктивистский дом. Сейчас еще не все понимают твоей красоты, но, поверь мне, пройдут годы, и тобой будут восхищаться!
Странно, что о функциональности моей он ничего не сказал. Самое смешное, что папенька оказался прав моим мужем стал архитектор. Папин тезка, Леша. Муж часто повторял, что влюбился в меня с первого взгляда, что тогда, впервые увидев меня ее сквере против НКИДа, не смог оторвать глаз. Глупость какая, но что ж…
Мы познакомились летом 1934 года. Время медленного фокстрота и подступающей жары. К этому моменту в моей жизни проскользнули несколько мужчин, но следа не оставили. Каких-либо иллюзий на собственный счет у меня никогда не было. Как у нас говорили? Третий сорт еще не брак? Вот это про меня! Я понимала, что со мной останутся не от хорошей жизни. В общем, когда Леша подсел ко мне знакомиться, я вдруг подумала, что он шпион! Нет-нет, я серьезно! К тому времени я уже почти пять лет как жила в Москве, работала в НКИДе ее по части страха успела поднатореть. Когда незнакомец заговорил со мной, я вдруг решила, что он иностранный агент. Все это выглядело гак странно. Я сижу себе, уродина, ее вдруг на тебе — такой красавец и знакомится со мной.
Несколько первых дней я не разговаривала с ним. Натурально! Думала, проверяют. Леша здорово шугал, но я даже не улыбалась. Помню, как я спросила у Пашки Азарова, считает ли он возможным, что кто-нибудь влюбится в меня? Глупый вопрос, я знаю. К тому же не совсем корректный. Так или иначе, Пашка похлопал меня по плечу:
— Какой он?
— Красивый, интеллигентный, похож на шведа.
— Может, действительно шпион?
— Не знаю, но в меня уже, кажется, проник…
— То есть, вы уже того?
— Дурак ты, Азаров!
Теперь я понимаю, что Леша был очень терпелив. Он стойко переносил все мои странности. Я же по-прежнему относилась к нему как к лазутчику. Более того, с каждым днем подозрения море только усиливались! Я не сдавалась, а он не отступал! Ну кто бы стал тратить столько времени на дурнушку вроде меня? С какой стати он так сюсюкался? Москва кишела красотками, а он прилип ко мне будто банный лист, Может, знал, что я жила на Западе? Может, хотел уехать?
Каждый вечер, стоя перед зеркалом, я перебирала платья и причины, основания и сережки, но Лешка не уходил. Я была готова поверить во все, что угодно, но только не в любовь, что в конце концов разрушила меня.
Кажется, я рассказывала вам, что с детства любила рисовать. И вот представьте себе, однажды Леша пришел на свидание с мольбертом!
— Это еще что? — спросила я.
— Это тебе.
— Зачем?
— Я видел, как во время обеда ты рисовала на листке.
— Ты следишь за мной?
— Глупая, я всего-навсего часто бываю здесь… по делам.
— По каким таким делам?
— Придет время — расскажу. Пойдем, я тебя провожу.
Сама не знаю почему, но я согласилась. Он так нелепо выглядел с этим мольбертом.
— Я еще и краски тебе купил, и кисточки.
— С чего ты взял, что я приму их?
— Не примешь подарю другому.
— Или другой?
Он обогнал меня и остановился. Стал против меня и улыбнулся. В одной руке сумка, в другой мольберт, Я смотрю на него и понимаю, что уже люблю, что всю жизнь буду любить, а сама гадости говорю. Мне бы радоваться, кикиморе, а все строю из себя принцессу-недотрогу.
— Что ты там хотел рассказать мне о своих делах?
— Хотел рассказать, что часто бываю здесь по делам Помполита.
— Что такое Помполит? — спрашиваю я.
— Помощь политическим заключенным, — отвечает соседка. — До 1922 года они назывались Московский комитет Политического Красного Креста. Сейчас в это сложно поверить, но в Советском Союзе было и такое. Де-юре Ежов закрыл их только в 1938-м. Леша не был сотрудником Помполита, но помогал в сборе средств осужденным. Искал деньги на квартирниках, поэтических и музыкальных вечерах.