Красный сфинкс
Шрифт:
Далее следует пробел.
Дело в том, что вследствие серьезных обстоятельств венценосный подопечный сбежал от своего доктора. Он взбирается на бильярд и держит речь перед присутствующими. Он принимает депутацию Парламента. Он разглагольствует, он изображает из себя короля. Но в шесть часов к нему возвращается аппетит, и он вновь попадает в руки своего медика.
«В половине седьмого ужин: салат из 12 побегов спаржи, хлебный суп, вареный каплун со спаржей, вареная телятина, костный мозг, жаркое под груздями в сливочном масле, крылышки двух молодых голубей, зажаренных с хлебом, желе, сок двух сладких апельсинов, 5 фиг, 5 вареных виноградин, 4 сушеные черешни; хлеба очень мало, кларет сильно разбавленный, ложечка укропного драже.
Веселился до половины восьмого.
Сделал свои дела: кал желтый, мягкий, обильный.
Веселился до половины десятого.
Выпил травяной отвар, разделся, лег; пульс хорошего наполнения, ровный, температура тела нормальная; помолился, в десять часов заснул до семи утра».
Теперь, не правда ли, мы спокойны насчет этого бедного королевского сына? Вы могли вместе со мною опасаться, что убийство любовника его матери и (более чем вероятно) отца его брата Гастона, в конце концов, убийство коннетабля Франции, то есть самого значительного лица в государстве, не считая — или даже считая — короля, лишит Людовика аппетита и веселости; что он не посмеет с красными от крови руками молиться Богу. Ничуть; правда, его обед запоздал на час, но не мог же король в одиннадцать часов одновременно быть за столом и смотреть в окно нижнего этажа Лувра, как Витри убивает маршала д'Анкра. Да, у Людовика несколько слабый желудок; но такое же действие производил на Генриха IV вид врага. Зато он веселилсяс семи часов до половины восьмого и снова веселилсяс девяти часов до половины десятого, что вовсе не в его привычках; за те двадцать восемь лет, что его наблюдал доктор Эруар, он веселился лишь два раза — именно эти два раза.
Кроме того, он лег спать с ровным пульсом хорошего наполнения и нормальной температурой тела. Он помолился Богуи в десять часов уснул — уснул до семи часов утра, то есть проспал добрых девять часов.
Бедное дитя!
Итак, наутро он просыпается королем — крепкий сон придал ему сил — и, совершив накануне мужественный поступок, совершает поступок королевский.
Королева-мать не просто в опале — она выслана в Блуа. Ей запрещено видеть своих маленьких дочерей и Гастона Орлеанского, любимого сына; ее министры уволены, и только епископу Люсонскому, что станет впоследствии великим кардиналом, дозволено сопровождать ее в изгнание, где он проникнет в это сердце, не признающее пустоты, и заменит Кончини.
Но если Людовик XIII и король, он еще не мужчина. Женатый уже два года на испанской дофине Анне Австрийской, он муж ее только по имени. И тщетно г-н Дюран, провинциальный уполномоченный по военному ведомству, сочиняет для него балеты, где король изображает демона огня и поет королеве нежнейшие стихи, — вся его галантность сводится к этим строчкам:
О прекрасное светило, Ты мне душу озарило, Так веди меня, храня; Ты свою узнаешь силу. Если глянешь на меня.И в самом деле, на Людовике XIII было одеяние, расшитое языками пламени; но, раздеваясь на ночь, он снимал это одеяние и пламя вместе с ним.
Поскольку балет «Освобождение Рено» не дал результата, решили поставить другой балет, под названием «Приключения Танкреда в волшебном лесу». На этот раз хореография г-на де Поршера несколько возбуждает короля, и любопытство его простирается вплоть до желания узнать, что происходит в брачную ночь между настоящими супругами. Господин д'Эльбёф и мадемуазель де Вандом показывают королю репетицию еще не сыгранной пьесы. И ничего не происходит: король проводит два часа в спальне супругов и спокойно возвращается в свою холостяцкую спальню.
Подстрекаемый испанским послом и папским нунцием, за это важное дело берется де Люинь, не скрывающий от своих вдохновителей, что он рискует потерять доверие.
Был выбран день 26 января 1619 года.
О том, как проходил это день, нам вновь расскажет дневник Эруара.
Двадцать пятого января 1619 года король, не подозревающий о том, что ждет его в конце дня, проснулся в отличном самочувствии, с ясным и даже относительно веселым лицом. Он позавтракал в четверть десятого, прослушал мессу в Башенной часовне, председательствовал в Совете, пообедал в полдень, нанес визит королеве, прошел галереей в Тюильри, вернулся тем же путем на Совет примерно в половине пятого, поднялся к г-ну де Люиню, чтобы возобновить в памяти свой балет, вновь посетил королеву, ушел от нее в десять часов, вернулся в свои апартаменты и лег спать. Но не успел он лечь, как в спальню вошел де Люинь и предложил ему встать. Король посмотрел на него с таким удивлением, словно тот предложил ему совершить путешествие в Китай. Но де Люинь настаивал, говоря, что Европа начинает беспокоиться, видя французский трон без наследника, и что стыдно будет королю, если его сестра, мадам Кристина, только что вышедшая замуж за принца Амедея Савойского, сына пьемонтского герцога, родит ребенка раньше, нежели королева — дофина. Поскольку, однако, все эти резоны, хоть король умом и одобрял их, казались ему недостаточными, де Люинь попросту взял его на руки и понес туда, куда Людовик вовсе не хотел идти. Если у вас есть хоть малейшее сомнение в этой маленькой подробности, о которой не рассказал вам ни один историк, а рассказывает романист, прочтите депешу папского нунция от 30 января 1619 года; вы найдете в ней следующую, по нашему мнению, убедительную фразу: «Luine ha prese a traverse, do conduce quasi per forza at lelto della Regina».*
Но если де Люинь не утратил доверия, а, наоборот, приобрел титул коннетабля, то все же труд его пропал даром или, во всяком случае, вознагражден был слишком поздно. Дофин, которому предстояло соревноваться в скорости появления на свет с первенцем герцогини Савойской, родился, несмотря на пылкие ожидания, лишь девять лет спустя, то есть в 1628 году. Аде Люиню не посчастливилось увидеть плоды посаженного им дерева: в 1621 году он умер от крапивной лихорадки. Эта смерть расчистила дорогу Марии Медичи. Возвращенная из ссылки, она вновь оказалась в Париже; она привезла с собой Ришелье и добилась включения его в состав Совета. Он уже год как был кардиналом, а через год ему предстояло стать первым министром.
С тех пор началось правление Ришелье. Объявив себя противником австрийской и испанской политики, он поссорился сразу с Анной Австрийской и Марией Медичи. С этого времени его преследует ненависть, окружают заговоры. У Марии Медичи, как у короля, есть свое министерство и тоже во главе с кардиналом: его зовут Берюль. Разница в том, что кардинал де Ришелье — человек гениальный, а кардинал де Берюль — дурак. Месье, которого Ришелье женил и которому, рассчитывая найти в нем поддержку, отдал огромное состояние мадемуазель де Монпансье, плетет против него заговоры. Создается тайный совет во главе с врачом Буваром, сменившим на посту королевского медика достойного доктора Эруара. С помощью Бувара Месье, наследующий Людовику XIII, если тот умрет бездетным, держит руку на пульсе больного, ибо Бувар, человек чисто испанской набожности, не вылезающий из церквей, беззаветно предан королевам. Ведь все знают, что этого мрачного короля изнуряет скука, мучают заботы; он чувствует, что его не только никто не любит, а наоборот, все ненавидят; врачи в соответствии с наукой того времени изводят его безжалостными слабительными; у него уже не остается крови, а ему каждый месяц делают кровопускания. Он в любую минуту может потерять сознание и покинуть этот мир в той же черной меланхолии, которая, сколько с нею ни боролись, составляет его жизнь. Если король умрет, Ришелье окажется во власти своих врагов и не позднее чем через сутки будет повещен. И все-таки, несмотря на эти надежды, Шале не терпится; он предлагает убить кардинала. Мария Медичи поддерживает это предложение; г-жа де Конти покупает кинжалы, а у доброй Анны Австрийской находится единственное возражение: «Он священник».
Что касается короля, то он со времени убийства Генриха IV ненавидит свою мать; со времени заговора Шале не доверяет своему брату; со времени любовной интриги королевы с Бекингемом, а особенно со времени скандала в амьенских садах презирает свою жену; он не любит ни ее, ни женщин вообще; у него нет ни одной добродетели Бурбонов и есть лишь половина пороков Валуа; со своей семьей он теперь холоднее и недоверчивее, чем когда-либо. Он знает, что итальянская война, затеваемая им — вернее, кардиналом, — совсем не по душе Марии Медичи, Гастону Орлеанскому и особенно Анне Австрийской, поскольку в действительности это война против Фердинанда II и Филиппа IV, а королева — наполовину австриячка, наполовину испанка.
Поэтому, когда, сославшись на сильную головную боль, она отказалась вечером присутствовать на балете в честь взятия Ла-Рошели, то есть в честь победы ее мужа над ее любовником, у Людовика XIII тотчас возникло подозрение, что она осталась у себя, затевая какую-то интригу. Весь вечер он смотрел не на танцоров и танцовщиц, а на королеву-мать и Гастона Орлеанского, чуть слышно обмениваясь с кардиналом, сидевшим в его ложе, замечаниями, не имевшими никакого отношения к хореографии. Когда балет кончился, он, вместо того чтобы вернуться к себе, решил пройти к королеве, не предупреждая о своем визите, чтобы застать ее на месте преступления, если таковое будет. Вот почему он, как мы видели, столь неожиданно, предшествуемый двумя пажами, сопровождаемый двумя фаворитами и Беренгеном, появился в прихожей королевы как раз в тот миг, когда граф де Море и его неизвестная проводница исчезли в соседней комнате.