Красный Стревнятник: Три царя
Шрифт:
– Водка! – прокричал, казалось, испуская последний дух владелец «Крота». – Водка! Водкой певчий наш ужрался, как обычно. Водка же это, глядите господа колдуны, водка полисовская. Я бутылку сразу узнаю, хорошая ржаная.
– Уверен? – вмешалась Мира.
– Да чтоб мне мыши в кашу гадили. Водка же это! Смотрите сами. У нас такую нигде не сыщешь, видать скотина эта пьянчужная с собой притаранил-то, али подсобил кто. Отпустите меня господин колдун, я помогу вам этого баламошку найти, а как найдем я ему задницу осиновым хлыстом высеку так, что в пору будет как решето пользовать.
Сырник метнулся вниз, и покрутив в руках бутылку,
– Я знаю ты в это не веришь, но тут к гадалке не ходи, да и волхвы сразу скажут.
– Ярик, нет!
– Проклят, паскуда, наш певчий, проклят, что твой пень.
Глава 13
Форточка небольшого окна мелодично захлопала, когда снаружи поднялся сильный ветер. За столом кабацкой удобно устроились все гости вместе с владельцем и старостой. Балдур сидел рядом с Мирой, а Дэйна и Ярик по бокам. Напротив них, словно на допросе расположились местный кабачник и староста деревни.
Сырник, в своей манере, сидел на столе, и сложив руки на груди, надменно наблюдал за людьми. Для своего роста и габаритов смелости ему было не отбавлять, особенно когда рядом с ним полный отряд сопровождения Красного Стервятника.
– Ну, рассказывайте всё что знаете.
Мира исполняла роль экзекутора, прокурора и дознавателя в одном лице. После короткого разговора с Балдуром, она без особых усилий убедила его, что человеку не хватит тактичности и знаний человеческой психологии для успешного разговора. Стервятник поморщился, но спорить не стал.
– Нечего добавить больше, госпожа колдунья. Всё было, как и сказал, как и просили: окна заколотил, на двери замок повесил, самолично ходил каждый час смотрел и проверял на месте ли всё, али не выломал кто. Под утро меня сморило токмо, прикорнул чуток, чтобы силы все не истратить. Эт самое, но я тогда позволил себе, ибо видал, что воительница-колдунья златовласая решила подсобить мне, и сама устроилась у двери.
– Эх как завернул, хоть в басню лей! Воительница-Колдунья златовласая! А, Дэйна?
Она никак не ответила на слова Ярика, но на её щеках порозовел легкий румянец.
– Ну дык эта самое! Воительница видно сразу, щит и меч носит не хуже мужичья, чарам обучена – значит колдунья, да и красотой златовласой сражает, что бочка ржаной.
Кабачник явно искал расположения Дэйны и уже не первый раз осыпал её комплиментами. Она видом давала понять, что не в полном восторге от слов, однако так и ни разу не перебила владельца «Крота», когда тот изливал свои речи.
– Тогда как наш певчий то ужрался вновь, что лыка не вяжет, да еще и водкой полисовской? У нас таких не водится! 3/4 негодовал Старик.
– Это всё она! Она свои козни строит, ибо не ублажали мы её, забыли совсем, не боимся больше, а стоит! Стоит боятся её гнева пучинного!
– Опять она, опять баба какая-то гневается, Вокрут тоже мычал в первый раз что-то подобное. Чего ты нам не договариваешь, старик? – спросил Балдур.
– Да ничего, – старейшина бросил взгляд на Ярика и поморщил брови, от чего, казалось, что густые, торчащие в разные стороны седые линии сливались в одну. – Никто не гневается, это он так. – Он резко повернулся к владельцу и отвесил ему звонкий подзатыльник. – Кабачник, ты чево несешь то? Нету у людёв времени на сказки да басни. Хе-хе. Давай лучше проверим певчего еще раз, а я пока схожу воздухом подышу, больно спёрто внутри, ты бы окна хоть открыл.
Старик махнул костлявой рукой на прощание и встал, как тут же его осадил Ярик, бесцеремонно схватив за шиворот.
– Посади за стол пятерых, кто-то наверняка из них наверняка окажется лжецом, – начала Мира с любимой поговорки. – Рассказывай, старик, рассказывай всё что знаешь. Что за особа такая? Почему гневается и требует благ всяческих? Смотри мне, я может выгляжу шикарно, но не смей темнить, не позволяй себе судить неверно из-за моей красоты.
– Да сказки это, – нервно сглотнул старик. – Что твой пень, говорю же. Холопы народ простой, горазды не выдумки всякие, вот и понавыдумывали персонажей себе увлекательных, чтобы жизнь ярче казалась. Бред, чушь, выдумка.
– А вот и не выдумка! – прервал его кабачник. – Полная правда, я сам её своими глазами видел, ну не её саму, а силуэт на волнах. Злая она баба. Душа у неё гнилая, корывыстая.
– Корыстная? – переспросила Мира.
– Ага, она самая. Корывыстая.
– Так что за баба-то? – Ярик, переадресовал свой вопрос кабачнику.
Тот прошелся жирным рукавом по носу, вытирая остатки засохшей каши и стряхивая крошки в длинную бороду, с серьезным лицом начал:
– Значится, жила у нас тут особа такая, важная, по крайней мере хотела такой казаться. Это было еще в ту эру, когда наша деревня блистала во всей красе жемчужины Янтарного. Так вот, значится, ходила она по селу, вся в шелках, в мехах, моё почтение, нос к небу, задница к югу. Мужчиье к ней и так и сяк и тыкмо такмо, а она всё воротила. Грит лишь царь её достоин, и она сама царица.
Спала она, значится, в доме таком, что ей всей деревней отстроили, ну точнее мужики отстроили. Хоромы, мать их, моё почтение, каких свет не видал. Тотемы из ясеня, стены из красного дуба, ковры с кружевами из золота, в общем царске, царске. Ходила она, носом воротила, мужичье всё умом тронулось, и в один день…
– Что-то случилось, 3/4 пробубнил Балдур.
– Еще что! Не просто что-то, а целый екелдык! Гуляли значится всей деревней Навий день, накрыли поминальный стол, принесли требы, скорлупы заготовили целый мешок. Выходим к кругу богов, значится, а тотем Марены пропал, а на её месте те самые шелка и меха что девка носила. Бабье ударилось в слезы, мужичье поиск устроило. Всем селом девять дней и девять ночей искали, ни тотема, ни девки.
– А потом что-то началось.
– А то! Корабельщик наш, значится, после Навьего дня на переправу пошел как обычно. Судно подготовил, товарами загрузил, певчего позвал и вышли. Да только, эт самое, встали они в штиль, как только от берега отошли. Певчий колдует, а не колдуется, словно озеро замерзло, хоть и льда почти не было. Березень на дворе, лёд потаил давно.
Затем волны подниматься стали, при штиле то. Певчий снова за ремесло своё, только хоть бы хрен, не поддаются ему гладь озерная. Ревет пучина, гневается, вода пенной чернявой бьет о борта, раскачивая посудину, а вдалеке слышен голос женский, что благ и требов просит. Марена сама, едить её кобыле под хвост, появилась, да в нарядах, шелках и мехах. Нос к небу, задница к югу.