Красный терминатор. Дорога как судьба
Шрифт:
— Не вой, — сказал Козин. — Умному мука — вперед наука. До свадьбы заживет. Это только пуля в башке никогда не заживает.
— Дядя Вася, — продолжал ныть Гришка, — когда мы домой вернемся?
— Когда краснопузых в селе не будет. Ты, Гришка, подумай, они, как пташки по осени, улетят? Или нам о них позаботиться надо?
— Надо позаботиться, — уже почти не плача, ответил Гришка.
Между тем к Козину подошел Афоня-Мельник, невысокий мужичонка с длинной, но тощей татарской бородкой.
— Вася, окончил учебу?
— На сегодня руку утомил.
— Пойдем покурим, а заодно и пост проверим.
Однако до часового — парнишки
— Гришка — дурак, — сказал Афоня, раскуривая самокрутку. — Но от его вопроса нам не отвертеться. Мы уже месяц то мотаемся с хутора на хутор, а то и в лесу ночуем. Не всем такая жизнь по душе. Кто-то уже шепчется: хоть в Красную армию, хоть в черную, лишь бы под нормальной крышей спать.
— Нам с тобой, Афоня, с армией все просто. Там над нами червь командир, а крыша в казарме — руку не поднять.
— Я это понимаю. Потому всегда и говорил — в село возвращаться надо. Комбед перерезать, а то и запалить, когда они самогоном перепьются — все едино. Мне плевать, кто там в Питере или Москве: царь, Советы, Учредилка. Все равно до нас не скоро доберутся. А над голопузыми душу отведем. Чтобы знали, как по нашим закромам шариться и над бабами изгаляться.
— На Зимино пойти можно хоть завтра. Сведения из села верные — Слепак и Комар со своей шайкой уже за полночь пьяны в стельку. Одно меня смутило. Гришка ведь не спьяну винтарь отдал. Он на Назарова напоролся. Ты же слыхал, небось, Афоня, что это за мужик.
— Знаю, — зло усмехнулся мельник.
— Назаров все дело меняет. Если он здесь подзадержится да с голопузыми споется, их после этого ночью, как курей, не возьмешь. Я о его подвигах на Германской слыхал. Считай, у комбеда свой полковник будет.
— Вряд ли. Он сегодня у дяди водки выпьет и дальше к своей бабе пойдет.
— Я тоже на это надеюсь. Так что до завтра дергаться не будем.
Приятели докурили и вернулись к костру, где усталые и подвыпившие мужики уже затянули тоскливую бурлацкую песню.
— А когда из госпиталя вышел, сразу же приказали явиться в штаб. Там я третьего Георгия из собственных рук командующего Юго-Западным фронтом Брусилова Алексея Алексеевича и получил, — закончил рассказ Назаров.
— Расскажи, как ты из плена сбежал, — попросил Никита Палыч.
Назаров повременил с рассказом. Он взял свой стакан, долил почти до краев и оглядел гостей, задержав свой взгляд на барышне Ларисе.
— У всех ли полно? Тогда вот что я вам скажу… Стаканчики пока поставьте, говорить буду долго, много важных слов надо сказать. Как выражаются большевики — программных слов. А за мудреные слова, коль выскочат, звиняйте, земляки. Нахватался их не по своей воле бывший крестьянин, ныне солдат Федор Назаров. Еще и всяких знаний, новых и чудных, нахватался. Иным словом, совсем не тот Назаров уже пришел, что уходил.
Федор и сам опустил свой стакан на скатерть, осознав, что тост выйдет даже длиннее, чем представлялось.
— Про синематограф слыхали? Степан даже бывал? Очень хорошо. Так вот, глядел я как-то в стране далекой буржуйскую фильму под названием «Терминатор»…
— Чего? — вырвалось у Тимохи.
— Неважно, — махнул рукой простой мужик Назаров Федор. — Короче говоря, чужим, нерусским словом звалась та фильма. А показывали в ней ро… э-э, чудовище рукотворное, созданное колдунами. И хотело то чудовище
— Так это… Не знаю.
— И я не знаю. А хотел бы знать. Ну, да и бог с ним! Жить надо так, будто живешь впервые и навсегда — вот что я понял за годы скитаний. Впервые и навсегда. За это и предлагаю выпить.
Назаров поставил на стол пустую посудину, захрумкал выпитое моченым яблочком. В горнице повисло потрясенное молчание.
«Вот сидят вокруг меня люди, которые на самом деле мне чужие, но я не ощущаю их как чужих. Я отношусь к ним именно как к близким и родным, — вот какие думы посетили Федора-Алексея. — Как когда-то я сразу и безоговорочно признал однополчан Федора за своих, а они, в свою очередь, также ни разу не усомнились, что я — самый что ни на есть Назаров, а не кто-то совсем другой. Может быть, пребывание в предыдущем мире было лишь ошибкой природы, которую природа решила исправить. И эта жизнь, несовершенная, грозная, страшная, кажется мне отчего-то более моей, чем та, предыдущая. Мало что осталось во мне от прежнего Алексея по прозвищу Леший, „черного археолога", которому больше нравилось возиться с оружием отшумевших эпох, чем с предметами эпохи атома и сотовых телефонов. Видимо, не случайно нравилось. Ну, значит, пора бы и забыть ту странную эпоху. Быть может, и не будет ее никогда, а все еще пойдет по другому пути».
Молчание затягивалось, и Федор понял, что надо срочно переходить на привычные обитателям Зимино вещи.
— Видите, в углу винтовка? — спросил он.
— Видим, — сказал Степан. — С фронта, что ли?
— У Гришки вашего винтарь отнял. Ну, который за околицей. Он говорит — какой-то ком бед завелся в Усадьбе. Что это у вас, вместо барина, что ль?
— Большое озорство с нашим барином, Владимиром Ивановичем, приключилось. Усадьбу-то пограбили прошлым декабрем, — ответил старик.
— Революция, что ли, до вас докатилась?
— Какая революция? Озорство сплошное. В округе много дезертиров развелось, что с лета привыкли от погрома к погрому бегать. Вот они-то нас до большого греха и довели (Никита Палыч перекрестился). Мы-то от барина ничего дурного не видели. Ну вот, к примеру, случалось, ребятишки в сад залезут, вишен нарвать. Помнишь, Тимоха?
— Помню, — ответил Баранов. — Я и сам клубнику рвал.
— Ну вот, сторож поймает тебя и к барину: «Хворостиной прикажете как следует?» А Владимир Иванович руками замашет: «Что ты, мой дед людей без вины сек, я себя перед ними виноватым чувствую». Недаром в деревне так нашего барина и звал — Виноватый.
Лариса в очередной раз вздрогнула, а Никита Палыч — продолжил:
— Всю осень баре, что в уезд подались, весточки Владимиру Ивановичу слали — спасайся, мол, пока не поздно. А он отвечал: чего мне мужиков бояться? Перед ним, как всегда, шапки ломали. Разве что Филька Комаров, сукин сын, прости Господи, брякнет соседям: кусковские мужики давно уже на барских конях ездят.
— Вот кому хворостины не досталось, так это Комару, — молвил Степан. — И на войну годом позже остальных ушел, и раньше всех с фронта явился. Я, мол, по демобилизации, с наградами и трофеями. А через месяц, как приехали из уезда дезертиров искать, так он до осени в Кускове у вдов прятался.