Красный терминатор. Дорога как судьба
Шрифт:
— Придется потерпеть, Марсель Прохорович. Всего-то ничего осталось — час какой-то. Вот! Здесь мы и устроим временный наблюдательный пункт. Возражений нет?
Штабеля шпал примыкали к сарайчику, запертому на огромный амбарный замок. Бойцы присели возле сарая на завалинку. Вокзал был рядом. Посадочный перрон прекрасно просматривался, хотя для этого следовало или выйти на проходящий рядом путь, или взобраться на шпалы.
— Аромат тут производится непотребный, — сморщился Марсель Прохорович. — Никакого благородства.
— Это точно. Но мы тот запашок сейчас перебьем, — Назаров потянулся за кисетом.
— Дозвольте обратиться, товарищ Назаров? — Раков смущенно кашлянул в кулак.
— Обращайтесь, — Федор разложил кисет на коленях и приступил к сворачиванию цигарки.
— Вы, товарищ Назаров, в житейской жизни, то есть когда не ведете героическую борьбу-с, то каково ваше мнение насчет трезвого поведения?
И Марсель Прохорович уставился на Назарова в ожидании ответа. Федор прикурил, поднялся с завалинки, огляделся. Сел снова и со всей суровостью потребовал:
— Не финти, товарищ Раков. Говори прямо — чего хочешь?
Раков заговорил, опустив глаза:
— Вы сами изволили высказаться, что нам в здешних местностях цельный час заседать. Настроение у нас беспокойное, да и вчерашние напитки-с забыть о себе не дают… А у меня, как на счастье, случилась оказия, и вот…
Марсель Прохорович поднял с земли свой мешок и постучал по оттопыренному боку костяшкой пальца:
— Не анисовая слезинка, но тоже целебная вещь в смысле приятства. Прикажете откупоривать?
Назаров хмыкнул, сделал глубокую затяжку. Посерьезнев, сказал командирским голосом:
— Вот что, товарищ Раков…
В сарайчике треснуло, звякнуло, грохнуло, послышалась возня и неразборчивое бормотание, вслед за которым донесся скрип сдвигаемых досок. Федор вскочил, зашел за угол. Из нутра невзрачного строения выбирался человек, раздвигая руками доски. Лет шестидесяти, заспанный и в форме путейца. Назаров вернулся к завалинке и к Ракову:
— Посетителя встречать готовься.
— Если хороший человек — со всем нашим радушием, — не задумываясь, выпалил Марсель Прохорович.
Предположительно хороший человек показался из-за угла, зевая и потягиваясь.
— А, вот кто махорочные дымы пускает! Красная армия, итить вашу в топку, — приветствовал он сидящих. — Угощайте тогда железнодорожника. Ну-ка, подвинься.
— Шпалы воровать не будете? — поинтересовался он, беря протянутый Назаровым кисет и обрывок газеты.
— Не сегодня, — ответил Федор.
— Как можно! — возмущенно воскликнул Марсель Прохорович.
— Ну и лады. Хуже нет ничего — дорогу обкрадывать. А что делается ныне, ребята, что творится! Служу я на этом месте путейским рабочим, почитай, за тридцать годков. Всего насмотрелся, но такого безобразия, что ныне на железке, я вам скажу, и в дурных снах не видывал.
Возникла пауза, вызванная прикуриванием. С наслаждением втянув в себя дым, путеец выпускал его нехотя, маленькими порциями, как бы жалея, что приходится с ним расставаться. Наконец он изыскал возможность продолжить беседу:
— Есть порядок в государстве или нет — сразу видать по дороге. Если поезда шуруют по графику, костыли не повыдерганы, шпалы со станций не крадут — жить можно. А если наоборот, я тебя спрашиваю?
— То жить нельзя, — сразу отозвался Марсель Прохорович.
— То-то, — одобрительно глянул старый рабочий на сообразительного красноармейца. — Посмотришь нынче на железку, и ясно — в государстве развал. Вот шпалы рядом лежат новые, еще до безобразия завезенные. Теперя я, путеец, заделался на старости лет сторожем. Стерегу их, а то разворуют, здрасьте сказать не успеешь. Несмотря что вокзал в одном плевке отсюда. Мы уж три недели после того, как красть начали, по очереди торчим в этой конуре. Чтобы врасплох застать — выбираемся через дыру. Что там шпалы! Пройдитесь по путю. Гайки откручивают, болты вытаскивают, костыли выдергивают! На перегонах деревенские стервецы так вообще безнадзорно озоруют. Того и гляди, рельсы целиком увозить будут. Эх! Чему удивляюсь, как это поезда один за одним в канаву не сворачивают. А какой нынче график движения, какой, я тебя спрашиваю? Ездют как хочут! То застрянет тут какой состав и стоит днями в тупике, словно дожидаясь второго пришествия, то какой особого назначения несется, как наскипидаренный, стрелки перед ним переводить не успеваешь. Скоро посыплются вагончики в канавы, ох посыплются, помяни мое слово.
Старый путеец зло втоптал окурок в пропитанную мазутом землю.
— График жизни не виден. Вот ты скажи мне (железнодорожник пристально взглянул ни красноармейца Назарова), под какой откос и за какие грехи катится Россия?
Федор пожал плечами:
— Точно не знаю.
— А он? — путеец пальцем указал на второго своего слушателя.
— Нам про то неизвестно-с, — вторил старшему товарищу Раков.
— Вот то-то и оно, господа солдатики. А что катится — без очков видать. И душу успокоить нечем! Куда большевики водку подевали? Самогон один треклятый остался, да и тот не по карману себе позволить, когда душа попросит.
При этих словах путеец впился в мешок Марселя Прохоровича таким выразительным взглядом, будто видел его насквозь. Марсель Прохорович почувствовал себя сразу неуютно, заерзал на завалинке и поспешил отвести течение разговора в русло небезопасней:
— А вы, дядечка, верно, имеете нужное знание, в срок ли ожидается ближайший паровоз?
— Паровоз! — передразнил его железнодорожник. — Эх ты, деревня! На паровозной трубе и поедешь. Или в топке. Касаемо поезда скажу вам так, ребята (вытащил из-за пазухи часы на цепочке), — прийтить должон вот-вот… Но на самом деле… На вокзале вам бы поточнее сказали, на каком перегоне сейчас ваш поезд, да вам туда соваться не след.
До этого вполуха слушавший рассуждения путейца Назаров вздрогнул и внимательно посмотрел на старика:
— Отчего это не след?
Путеец пригладил седоватые усы, хитрая улыбка растянула губы, отчего на лице обозначилось множество морщин.
— Как вы думаете, ребята, чего это я с вами сижу тут и нынешние порядки в полный голос ругаю? Признал я вас.
Назаров и его напарник невольно переглянулись.
— Точнее, тебя, — старый рабочий ткнул пальцем в грудь рядом сидящего Назарова. — Говорили мне про тебя сегодня. Чекист наш привокзальный, Лешка Хохлов, что с моим младшим вместе в реальном учился, спрашивал: не видал ли я нынче такого-то, и описал наружность. Нет, говорю, не сталкивался. Ну, наказал тогда Леха, заметишь где — просемафорь. Лады, говорю, просемафорю. А сам думаю, фигу вам, буду я вашей развальной власти подсоблять. Как же. Так что ищут вас, ребята. Нет, тут вы место хорошее выбрали, хвалю. Врасплох застать вас не удастся. Но когда на поезд садиться будете — сцапают как пить дать. Народу на перроне много не ожидается — здесь мало кто на проходящий влезает, да и выходить тут особо некому. Вдоль состава обязательно три-четыре чекиста будут шариться. Скрытно в вагон вам не забраться, уж поверьте. Ну-ка, контрреволюция, угости еще махорочкой железнодорожника. А то паровоз, он без дыма не ходит.
Федор был если не обескуражен, то озадачен. Он знал, что его ищут по всему городу, но рассчитывал, затерявшись в толпе влезающих-вылезающих, просочиться в вагон.
Хм, что же делать? Ну, перед стариком ломать комедию, разыгрывая недоумение и непричастность к чекистской облаве, все-таки не стоит.
— Как вас звать-величать, уважаемый? — Назаров решил, что с этим человеком следует поговорить серьезно, обстоятельно и откровенно.
— Никанором Матвеевичем буду.
— Никанор Матвеевич, так вы думаете, нет никакой возможности проникнуть незамеченными в поезд?