Красный террор в России. 1918-1923
Шрифт:
«Страшно подумать, что в нескольких тысячах верст от нас гибнут миллионы людей от голода. Это должно отравить каждый наш кусок хлеба» — писал орган чешских с.-д. «Pravo Lidu» по поводу организации помощи голодающей России. Но разве не отравляет наше сознание ежечасно существование московских застенков?
Нет и не может быть успокоения нашей совести до той поры, пока не будет изжито мрачное средневековье XX века, свидетелями которого нам суждено быть. Жизнь сметет его, когда оно окончательно будет изжито в нашем собственном сознании; когда западно-европейская демократия, в лице прежде всего социалистов, оставляя фантомы реакции в стороне, действительно, в ужасе отвернется от кровавой «головы Медузы», когда революционеры всех толков поймут, наконец, что правительственный террор есть убийство революции и насадитель реакции, что большевизм не революция
И нужно заставить мир понять и осознать ужас тех морей крови, которые затопили человеческое сознание.
Берлин, 15 дек. 1923 г. — 15 марта 1924 г.
Post Scriptum
(О МАТЕРИАЛАХ)
Живя в России, я считал своим долгом публициста и историка собирать материалы о терроре. Я не имел, конечно, возможности проникать в тайники органов, отправляющих так называемое «революционное правосудие». Это сможет сделать историк в будущем и то постольку, поскольку сохранится материал об этой страшной странице современной русской действительности. Материал исчезает, и многое уже исчезло безвозвратно в дни гражданской войны, когда сами Чрезвычайные Комиссии уничтожали свое прекарное делопроизводство при спешной эвакуации или при грозящем восстании (напр., в Тамбове при Антоновском наступлении).
Здесь, за границей, я мог использовать только самую незначительную часть собранного и перевезенного, в виде выписок и газетных вырезок, материала. Но ценность этого материала в том, что здесь большевики как бы сами говорят о себе.
За рубежом я мог воспользоваться прессой, недоступной мне в России. Мною просмотрена почти вся эмигрантская литература; использованы сотни отдельных сообщений. Этой скрупулезностью (поскольку представлялось возможным при современном состоянии материала) подбора фактов, которые в своей совокупности и могут только дать реальную картину поистине невероятного кошмара современной русской действительности, в значительной степени объясняется и внешнее построение книги. Все это данные, за полную точность которых, конечно, ручаться нельзя. И все-таки надо признать, что сообщения зарубежной прессы в общем очень мало грешили против действительности. Еще вопрос, в какую сторону был крен. Приведу хотя бы такой яркий пример. Сообщение Бурцевского «Общего Дела» говорило как-то раз о расстреле 13.000 человек в Крыму после эвакуации Врангеля. Эта цифра в свое время казалась редакции почти невероятной. Но мы с полной достоверностью теперь знаем, что действительно реальное в значительной степени превзошло это, казалось бы, невероятное.
Ошибки неизбежны были в отдельных конкретных случаях; субъективны были, как всегда, индивидуальные показания свидетелей и очевидцев, но в сущности не было ошибок в общих оценках. Допустим, что легко можно подвергнуть критике сообщение хотя бы с.-р. печати о том, что во время астраханской бойни 1919 г. погибло до 4000 рабочих. Кто может дать точную цифру? И кто сможет ее дать когда-либо? Пусть даже она уменьшится вдвое. Но неужели от этого изменится хоть на йоту самая сущность? Когда мы говорим об единицах и десятках, то вопрос о точности кровавой статистики, пожалуй, имеет еще первостепенное значение; когда приходится оперировать с сотнями и тысячами, тогда это означает, что дело идет о какой-то уже бойне, где точность цифр отходит на задний план. Нам важно в данном случае установить лишь самый факт.
В тексте указываются те иностранные материалы, которыми я мог до настоящего времени воспользоваться. Если в тексте нет определенных ссылок на источник, это означает, что у меня имеется соответствующий документ.
Я должен сказать несколько слов об одном источнике, который имеет первостепенное значение для характеристики большевизма в период 1918–1919 гг. и единственное для описания террора на юге за этот период времени. Я говорю о материалах Особой Комиссии по расследованию деяний большевиков, образованной в декабре 1918 г. при правительстве ген. Деникина. С необычайным личным самопожертвованием руководителям этой комиссии удалось вывезти во время эвакуации в марте 1920 г., и тем самым сохранить для потомства, значительную часть собранного ими материала. При втором
Показания свидетелей и очевидцев субъективны — повторим еще раз этот старый трюизм. И тем не менее, по каким теоретическим основаниям заранее надо признать малодостоверными груды показаний, собранных комиссией, те обследования на местах, которые она производила с соблюдением, как говорит она в своих протоколах, «требований Устава Уголовного Производства»? Можно с иронией относиться к общепринятым юридическим нормам, и тем не менее они в жизни обеспечивают ту элементарную хотя бы законность, которая исчезает при отсутствии этих традиционных гарантий. В комиссии работали заслуженные общественные деятели, прошедшие нередко хороший юридический стаж; в ней принимали участие официальные представители местных общественных самоуправлений, профессиональных союзов и т. д.
Материалы Комиссии когда-нибудь будут разработаны и опубликованы, и только тогда они смогут быть подвергнуты всесторонней оценке. Деникинская Комиссия ставила себе не столько «следственные задачи», сколько собирание материалов о деятельности большевиков; производила она свою работу по определенной программе, которая включала в себя «расследование мероприятий большевиков в различных сферах государственной и народной жизни» — и работа ее дала действительно полную и красочную картину большевизма 1918–1919 гг. Условия русской жизни еще таковы, что я, пользуясь материалами Комиссии при втором издании своей книги, к сожалению, должен был оперировать с анонимами. Я не имел права, за редким исключением, называть имен, не зная где в данный момент находятся лица, сообщавшие Комиссии свои наблюдения и известные им факты. Мне приходилось ограничиваться лишь глухими ссылками на «Материалы» Особой Комиссии и тем, конечно, ослаблять их показательную ценность. Субъективность показаний, связанная с определенным именем, приобретает и иной удельный вес.
Оглядывая всю совокупность материала легшего в основу моей работы, я должен, быть может, еще раз подчеркнуть, что в наши дни он не может быть подвергнут строгому критическому анализу — нет данных, нет возможности проверить во всем его достоверность. Истину пока можно установить только путем некоторых сопоставлений. Я повсюду старался брать однородные сведения из источников разных политических направлений. Такая разнородность источников и однородность показаний сами по себе, как мне представляется, свидетельствуют о правдивости излагаемого. Пусть читатель сделает сам эти необходимые сопоставления.
«КРАСНЫЙ ТЕРРОР»
«В стране, где свобода личности дает возможность честной, идейной борьбы… политическое убийство, как средство борьбы, есть проявление деспотизма».
Я прожил все первые пять лет большевистского властвования а России, Когда я уехал в октябре 1922 года, то прежде всего остановился в Варшаве. И здесь мне случайно на первых же порах пришлось столкнуться с одним из самых сложных вопросов современной общественной психики и общественной морали.
В одном кафе, содержимом на коллективных началах группой польских интеллигентных женщин, одна дама, подававшая мне кофе, вдруг спросила:
— Вы русский и недавно из России?
— Да.
— Скажите, пожалуйста, почему не найдется никого, кто убил бы Ленина и Троцкого?
Я был несколько смущен столь неожиданно в упор поставленным вопросом, тем более, что за последние годы отвык в России от возможности открытого высказывания своих суждений. Я ответил ей однако, что лично, искони будучи противником террористических актов, думаю, что убийства прежде всего не достигают поставленной цели.