Красный террор в России. 1918-1923
Шрифт:
«Мещанская» идеология присяжных заседателей швейцарского демократического суда, несмотря на всю трудность политического международного положения, сумела возвыситься до понимания высшей объективной правды и вынести оправдательный приговор убийцам, независимо от политических симпатий или антипатий судей к подсудимым.
Почему? По той самой причине, думается, по которой берлинский окружной суд оправдал в 1921 году убийцу великого визиря Турции Талаат-Паши, молодого армянского студента, Тальитьяна, — и тогда этот приговор приветствовался с.-р. печатью, приветствовался и демократической печатью самой Германии, как приговор официального суда, совпавший
Слишком ужасна оказалась и та действительность, которая раскрылась перед глазами лозаннского суда: судили — и во всяком случае судьи — не «политическую тяжбу контр-революции и революции», а большевистскую действительность. [394] «Человеческая совесть», заключенная в юридические формы, может быть, только впервые вынесла гласное свое осуждение большевистскому террору. И это оправдание должно служить memento mori для тех, кто еще продолжает творить свое насилие.
394
И сам Боровский пал жертвой этой действительности, неся за нее ответственность, посколько он являлся членом российской коммунистической партии и занимал правительственные должности.
Оставим лучше в стороне столь любимые некоторыми ссылки на глас «многомиллионных трудовых масс». Кто только на них не ссылается! Это — спекуляция на народном мнении, как когда то сказал Луи Блан.
Возможно, что лично я и плохой «демократ» и плохой «социалист», ибо по мнению г. Дана, [395] всякий демократ должен был приложить все усилия к тому, чтобы «именно контрреволюция была посажена на скамью подсудимых и пригвождена к позорному столбу» — но для меня органически непонятна эта «демократическая» позиция, и я не боюсь в таком случае отказаться от «демократических» и «социалистических» предрассудков.
395
«Под маской судебной защиты». «Социал. Вестник» № 20. Я перепечатываю ниже с маленькими изменениями статью из «Дней» по поводу выпущенной редакцией «Социалистического Вестника» брошюры Maртова против смертной казни. Статья эта может служить как бы ответом писателям меньшевистского органа.
Я вспоминаю слова французской писательницы Odette Keun, почти коммунистки, закончившей недавно свою книгу о России знаменательными строками: «я убеждаю европейские правительства во имя еще живущих среди этих ужасов в России, при переговорах с советской Россией поставить предварительное требование ослабить существующий режим, воплощающий и даже превышающий ад средневековья». Перед моими глазами в данный момент проходит только эта действительность, а не проклятое, быть может, прошлое и загадочное, скорее сумрачное будущее.
«В такой момент молчать — заканчивается процитированное выше обращение к социалистам Европы — значит, быть может, стать попустителем новых жестокостей, новых преступлений. Пусть же властный голос мировой общечеловеческой совести остановит — пока не поздно — руку палачей, уже начавших злобно играть веревкой над головами давно и хладнокровно обреченных им жертв».
В такой момент гипноз «фашизма» может лишь ослабить наши призывы к «мировой общечеловеческой совести».
ПОЧЕМУ?
(По
«Какое счастье, — говорил Мирабо 27 июня 1789 года, — что великая революция обойдется без злодеяний и без слез. История слишком часто повествовала о деяниях хищных зверей. Мы можем надеяться, что начнем историю людей».
Как ошибался Мирабо. Как ошибался Жорес, писавший, что слова «великого трибуна» должны сделаться гуманным лозунгом для грядущей пролетарской революции. «Пролетарии, помните», добавлял Жорес по другому поводу, вспоминая слова Бабёфа, «что жестокость — остаток рабства, потому что она свидетельствует о присутствии в нас самих варварства, присущего угнетающему режиму!..»
Но «история людей» не началась еще и в наши дни. Так остро это ощущаешь, когда вновь перечитываешь яркое воззвание Ю. О. Мартова против смертной казни, выпущенное редакцией «Социалистического Вестника» отдельным изданием. Это — документ, написанный поистине «кровью сердца и соком нервов». «Всю силу своего желания, страсти, негодования, бичующего сарказма» — говорит редакция — Мартов бросил «в лицо палачам, чтобы остановить их преступную руку».
Хотелось бы строка за строкой вновь повторить статью Мартова, еще раз выписать сильные места, написанные им в защиту того учения, которое провозгласило «братство людей в труде высшею целью человечества», и именем которого совершается «кровавый разврат» террора в современной России. Возьмем лишь последние строки. Мартов кончал: «Нельзя молчать. Во имя чести рабочего класса, во имя чести социализма и революции, во имя долга перед родной страной, во имя долга перед Рабочим Интернационалом, во имя заветов человечности, во имя ненависти к виселицам самодержавия, во имя любви к теням замученных борцов за свободу — пусть по всей России прокатится могучий клик рабочего класса:
Долой смертную казнь!
На суд народа палачей-людоедов!»
Нельзя молчать! Каждое слово этого воззвания действительно «бьет, как молот; гудит, как призывный набат». И тем не менее воззвание Мартова «не было услышано».
Друзья покойного вождя русской социал-демократии дают свое объяснение этому факту: «сдавленный империалистической интервенцией и блокадой, угрожаемый реставрационными и контрреволюционными полчищами, рабочий класс был парализован в своей борьбе против террористической диктатуры».
Так ли это? Не лежат ли объяснения в иной психологической плоскости? Редакция «Социалистического Вестника» вольно или невольно сделала большую хронологическую ошибку. Она отнесла воззвание Мартова к осени 1918 года, а между тем оно написано весной этого года в связи со смертным приговором, вынесенным Верховным Революционным Трибуналом капитану Щастному. Он был убит 28-го мая. Этой только хронологической датой и объясняется, вероятно, то, что в своем воззвании Мартов почти умалчивает о деятельности чрезвычайных комиссий.
Где же тогда были эти реставрационные и контрреволюционные полчища? В чем проявлялась империалистическая интервенция и блокада? Но не в этой хронологической ошибке сущность дела. Было внутреннее противоречие между обращенным к рабочему классу пламенным призывом Мартова: «дружно и громко заявить всему миру, что с этим террором, с варварством смертной казни без суда не имеет ничего общего пролетарская Россия», — и той двойственной позицией, которую занимало в то время большинство руководителей рабочей партии.