Красный ветер
Шрифт:
— Подожди-ка, Эдмон Левен, — сказал Денисио. — Давай-по порядку.
— Да какой я к чертовой бабушке Эдмон Левен?! Я Артем Никитин! — Он взглянул на Мартинеса: — А ты действительно Мартинес? Или…
— Такой же, как ты — Эдмон Левен, — сказал Денисио. — Эстрелья, мы с Мартинесом сегодня не летаем. Меняют моторы. Так что неплохо будет, если ты и нам предложишь по стаканчику.
Артем Никитин рассказывал: в Испании он всего три недели. Вместе с двумя летчиками — французом и бельгийцем — тайно перебрался через границу. В горах наткнулись на группу франкистов — человек шесть или семь, ночью разглядеть было
Летать Артем начал на третий день после прибытия в бомбардировочный полк. Уже успел совершить два с лишним десятка боевых вылетов. Сарагоса, Таррагона, Фуэнте-де-Эбро, Эпила… Все идет нормально…
— Как дома? — нетерпеливо спросил Денисио.
А Мартинес также нетерпеливо заметил:
— Что делается в Испании — мы знаем. Рассказывай, что там у нас.
Денисио смотрел на Артема Никитина, слушал его и ловил себя на мысли, что люто ему завидует. Всего какой-то месяц назад этот человек ходил по русской земле, дышал воздухом Родины, которая отсюда казалась страшно далекой. Далекой, как мечта. За морями, горами, лесами… Люди живут там совсем другой жизнью. Ни пулеметных очередей, ни воя снарядов, ни свиста пуль. Ночами в городах и селах горят огни, в парках играют духовые оркестры, смех, песни, свидания, поцелуи. Небо расцвечивается не пулеметными трассами, а фейерверками… Черт возьми, хоть одним глазом взглянуть бы на эту жизнь, где люди не ждут смерти каждую секунду!
И вдруг он подумал: «А может, это только отсюда кажется, будто там тишь, да гладь, да божья благодать? Не носится ли теперь и там ветер тревоги?»
Наверное, он подумал об этом потому, что неожиданно уловил в голосе Артема Никитина новые интонации. Да, конечно, Артем Никитин говорит сейчас совсем по-другому — задумчиво, как-то сурово, каждое его слово будто налито тяжестью:
— …пахнет порохом… Японцы, наверно, решили, что Россия такая же, как в девятьсот четвертом… Сынам восходящего солнца мало, что они влезли в Китай. Гитлер подталкивает их на провокации против нас, Америка и Англия тоже… И вот самураи зашевелились. Подтягивают свои дивизии к нашим границам, концентрируются где-то в районе озера Хасан… Ну, ясно: драки не избежать… Сотни гражданских пилотов садятся учиться на СБ. Твой батя тоже, Денисио-Андрей. И мой. Я их провожал, когда они уезжали из Москвы.
— Расскажи, как выглядит отец, — попросил Денисио. — Что он говорил? Знал ли, что ты собираешься сюда?
— Ничего он не знал. А выглядит как? Будь здоров! Старые пилотяги умеют держать класс. Все в форме. На СБ пошли переучиваться по собственному желанию. Их отговаривали: вы, мол, свое отдали. Долетывайте в гражданке… У вас и так достаточно заслуг… А они — на дыбы: «Без нас не обойтись! На востоке вот-вот начнется заваруха, а у нас опыт, у нас тысячи часов налета…» Батя рассказывал: твой отец собрал человек десять международников, и все гамузом отправились к высокому начальству. С петицией-жалобой: почему игнорируют, почему не считаются с законным требованием дать им возможность пересесть на боевые машины?!
Вначале им указали на дверь: не мешайте, дескать, работать, тут без вас знают, кому на чем летать. Тогда твой батя подключил Водопьянова, Громова, Ривадина. Короче говоря, пробили… Вот такие дела…
Денисио с жадностью слушал Артема Никитина. Изредка прикрывал ладонью глаза, и тогда перед ним вставали никогда незабываемые картины: уютная комната с электрическим; камином, медный, до блеска вычищенный самовар шумит-посвистывает, на столе — две фарфоровые чашки и ваза с рахат-лукумом, любимым лакомством Денисовых, старшего и младшего.
Отец не спеша рассказывает о последнем рейсе в Германию. И сразу меж его бровями ложится глубокая морщина… В Германии творится черт знает что. Настоящая вакханалия. Похоже, на улицы и площади вышла вся страна — маршируют, маршируют все, от мала до велика, с утра до ночи. Да и ночью — с факелами. Митинги, барабаны, речи. Главным образом, о жизненном пространстве. Они, оказывается, задыхаются «на крохотном клочке земли». Негде жить, негде строить новые заводы бюргеры кричат, что они не могут кормить немцев — не хватает полей и пашен, города разрастаются, и скоро некуда будет бросить горсть зерна.
Обо всем этом Денисов-старший рассказывал с явной тревогой: «Боюсь, что одними маршами и речами дело там не обойдется… Фюреры всех калибров психологически готовят народ к дальним походам…» А Денисов-младший слушал, и чувства его раздваивались: с одной стороны, не соглашаться с отцом он не мог — тот многое видит, в разных странах встречается со знающими людьми, да и у самого жизненный опыт — дай боже! В то же время никак не хотелось верить, будто привычному миру, в котором все, как ему казалось, устроено так гармонично, может что-то угрожать. С присущей юности беспечностью Андрей, как и большинство его сверстников, разумом понимая, что тревога отца — не плод болезненной фантазии, близко к сердцу эту тревогу не принимал. Немцы, мол, сами разберутся, что к чему, итальянцы тоже. Нам-то чего бояться? «Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим!» Ни одного вершка! Разве в этом может кто-нибудь сомневаться?..
Сейчас, слушая Артема Никитина и вспоминая беседы с отцом, Денисио думал: «Денисио-старший уже тогда многое предвидел. Да и не только он — наши отцы всегда мудрее нас, всегда смотрят дальше».
Оторвавшись от своих мыслей, он спросил у Артема Никитина:
— Ну, а что дома говорят об Испании? Знают, как у нас?
— Как тебе сказать? Много, конечно, пишут, много говорят, но… Рассмотришь ли все издалека? Одно могу утверждать наверняка. Если бы наше правительство кликнуло: «Кто хочет ехать драться в Испанию с фашистами — два шага вперед!» — земля дрогнула бы. В военкоматах до сих пор очереди добровольцев, у командиров армейских частей — горы рапортов: «Прошу удовлетворить просьбу…»
— Я, конечно, тоже обивал пороги командира своего полка, подал не меньше десятка рапортов. В последнем с отчаяния написал: «Если просьба о посылке в Испанию не будет удовлетворена — я за себя не ручаюсь…» Ну, вызывают меня в штаб, комполка сидит, вроде бы жалко улыбается, смотрит на меня будто испуганно. «Ага, — думаю, — пробрало. Теперь поговорим по-другому…»
— Скажите, товарищ лейтенант, — спрашивает командир, — что вы подразумевали вот под этими словами: «Я за себя не ручаюсь…»
— А то, — отвечаю твердо и даже немножко нахально, — что каждый человек, если он в отчаянии, не всегда властен над своими поступками и может совершить что-нибудь такое непредвиденное, от чего легко никому не будет.
— Например? — спрашивает он. — Что, например, может человек совершить непредвиденное, если он в отчаянии?
— А все, — отвечаю. — Лучше такого человека не доводить до крайности.
— Понимаю, — говорит командир полка. — Должен вам сказать, товарищ лейтенант, что в храбрости вам не откажешь. Человек вы по-настоящему мужественный, поэтому…