Краткая история белковых тел.

Красин Олег

"Интересно, кто же его изгнал?
– думаю я над строчками Лермонтова.
– Меня вот никто не изгонял, я сам себя отправил на войну. Вообще-то нет, меня изгнали с работы".

Я невольно останавливаюсь от такого открытия, кажущегося поначалу верным, а потом, после недолгого размышления, ошибочным. "Ну и что?
– продолжаю раздумывать, - разве это был повод убегать? Нет! Уволить могут и с другой работы и еще не раз, а вот изгнать себя я могу только сам, и никто другой. И никто другой!"

Последнюю фразу повторяю, как автомат

несколько раз, словно от этого зависит моё спасение или прощение: можно выбирать, что больше подходит.

"Никто другой! Никто другой! Никто другой!"

А потом ловлю себя на мысли, что бравирую своим положением белкового тела. Действительно, так жить проще. С белкового тела какой спрос? Пока стою в халате, перебинтованный и погруженный в туманные размышления, в палату входит врач - мой лечащий доктор. Он, конечно, знает кто я и откуда, то есть ему известна некая правда обо мне, но не вся. Тем не менее, этот врач тем и полезен, что не задает лишних вопросов - таких как я, он уже видел достаточное количество. Он производит подробный осмотр моего продырявленного тела, который я терпеливо пережидаю.

Доктор довольно бурчит:

– На поправку идете, молодой человек. Молодцом, молодцом!
– тем самым поддерживая во мне возникшее желание, скорее отправиться на волю из больничных стен.

– Стараюсь!
– скромно отвечаю, чтобы как-то отреагировать на врачебный комплимент.

Не знаю, доктор ли сообщил о моем состоянии кому-то или кто другой, но после обеда в палате появляется подтянутый с гладко выбритой головой человек, напоминающий армейского офицера в гражданке. Впрочем, я не ошибаюсь, определяю это по содержанию разговора.

– Данила Изотов?
– спрашивает мужчина, присаживаясь на стул у кровати.

– Он самый.

– Как здоровье?
– мужчина немногословен, его речь напоминает отрывистые команды армейского языка.

– Нормально!
– тоже стараюсь быть лаконичным.

– Мне сказали, что идешь на поправку. Это хорошо!

– Да, врач осматривал. Наверное, скоро выпишут.

– Ну и как?
– армеец испытующе смотрит в мое лицо.

– Что как?

– Готов продолжить на Юго-Востоке?

Я отрицательно машу головой. Нет, я не готов продолжать на Юго-Востоке. Эта война, как я уже уяснил - не для меня. Я там чужой. На лице мужчины написано разочарование, но, надо отдать ему должное, он не занимается уговорами, не сулит заманчивые перспективы или деньги. Он встает, сухо кивает на прощанье, уходит.

19.

И вот я вернулся. Город не ждет меня, живет своей жизнью, абсолютно далекой от жизни города-призрака на Донбассе. Море огней, шум машин и люди везде: на улицах, в офисах, в метро. Они кажутся такой большой и огромной массой, как будто некто высосал их из других городов и весей пылесосом и высыпал в беспорядке здесь, в моём городе. Так что с непривычки, пробираясь по тротуарам в густой и текучей толпе, мне приходится искусно лавировать.

Однокомнатная квартира, которую я снимал, оказалась закрытой, и я потратил некоторое время на поиски хозяйки, чтобы попасть внутрь. Заплатил ей за съем жилья за последние два месяца, а ещё мысленно поблагодарил, что она не выкинула мои вещи и не пустила новых квартирантов. Ведь я исчез внезапно, без объяснений.

Внутри ничего не поменялось, только добавилось пыли, укутавшей мелкой белесой плёнкой мебель и одежду. Почистив покрывало на диване, я принял горизонтальное положение и задумался о том, чем бы стоило заняться.

Для начала следует поместить резюме на сайтах работодателей, позвонить знакомым, тем, кто меня еще помнит, а потом ждать. Ожидание - тоже работа, кропотливая, нудная, выматывающая. Так мы ждали в засаде в Донецке в один из последних дней, перед тем, как меня ранили. Сидели в кустах возле полуразрушенной пятиэтажки и ждали, когда появится корректировщик огня - дом занимал удобное положение и был самым высоким на улице.

"Значит, придется ждать, - думаю я, - всё равно деваться некуда".

Из старых знакомых на мой звонок откликается Василькевич.

Мы встречаемся с ней на улице. Ранняя осень, деревья сбрасывают свой лиственный желто-зеленый наряд, но не торопятся с этим, а делают постепенно, как будто природа отмерила равные порции листьев, которые должны оказаться на земле. Благодаря этому, дворники не сильно утруждаются с уборкой.

– Пойдем в кафе?
– предлагает Алёна.

– Пойдем!
– соглашаюсь я, под вялое шуршание метлы.

В помещении бара-кафе тепло и уютно, мы пьем кофе.

– Ну, рассказывай!
– беру инициативу в свои руки, - что у вас новенького?

Алёна к моему удивлению ведет себя по-другому - не так, как раньше, будто за стенами банка сбросила образ вечной девушки-хохотушки. Сегодня она не хохочет, она серьезна, и я даже ловлю в глазах её грустное выражение. Это меня озадачивает.

– Новенького? Всё по-старому, - роняет она, размешивая сахар ложечкой.
– Ах, да, ты не знаешь, Ивана уволили по сокращению штатов.

– Что, Кравчука? Не может быть!

– Да, сократили. Недавно с ним разговаривала - ищет работу. Но сам понимаешь, для топ-менеджеров найти подходящее место сложнее, чем нам с тобой.

– Это верно!
– соглашаюсь с ней. В глубине души такой расклад меня не удивляет - Кравчук всегда был амбициозным сукиным сыном, по сути, ничего собой не представляющим. Большие понты при никудышным багаже в башке.

Колокольчики радости поют в моей душе - приятно сознавать, что твой враг повержен, хотя бы и временно. Теперь бы расквитаться с Лизкой за её вранье.