Краткая книга прощаний
Шрифт:
Элеонора из окна видела богатое подворье, высоченный с колючей проволокой и металлическими воротами забор.
— Знаешь что, — сказала она с улыбкой, повернувшись к Лялику, — пошли в парк, там сегодня работают карусели.
— Пошли, — задумчиво сказал Лялик. — Только ведь я карусели не люблю. Просто не надо плакать, я человек-человек.
Дерево-жизнь
На Пасху из большого далека к Элеоноре приехал брат. Походил.
— Попить водки — надо, — говорил брат. — Ты, Лялик Евгеньевич, пойми: жизнь, она не идет прямо, она не товарный поезд. Растет она наподобие бузины — сразу и во все стороны.
— Бузина — не дерево, — замечал Лялик.
— Да уж, конечно, не дерево, — кивал головой брат. — Вот я, к примеру, стал недавно слепнуть. Что, ты думаешь, предпринялось за меня в жизни?
— Что? — спрашивал Лялик.
— Уехал, — сказал Заболот, — к чертовой маме.
— Хорошо, — говорил Лялик.
— Конечно, хорошо, — радовался обоюдному пониманию брат. — Приехал вот к тебе в дом, свою давнюю сестру проведать. Хорошо?
— Хорошо, — улыбался Лялик Евгеньевич.
— А что теперь? — спрашивал Заболот. — Скажи мне, деверь, мать твою за ногу.
— Оставайся, — разрешал муж сестры, — мы тебя любим.
— Да уж, конечно, любите, — стонал Заболот, прикрывая лицо руками, — еще б меня не любить, меня не любили только ленивые, а еще идиоты.
— Я не идиот, — говорил Лялик Евгеньевич озабоченно, — я скромный.
— Точно, — соглашался Заболот, — скромный. Идиот — я.
— Нет, — серьезно говорил Лялик, — ты тоже не идиот. Ты не бойся. Я тебе помогу.
В огороде инеем покрывалась зеленая многолетняя петрушка. Пьяный Заболот под осенним дождем в обнимку с Ляликом рвал ее на закуску. Ветер трепал им души, а низко стелющийся дым из флигелька окутывал жизнь непроходимой периной. Дни выдавались все питейные, все густые, непроницаемо плотные. Ночью спали они на одной кровати в обнимку. Элеонора боялась заходить к ним во флигелек.
Лялик Евгеньевич с восторгом и детской неподкупной радостью говорил Заболоту о своей жене. О том, какая она ласковая с ним бывала, и как это хорошо, и как это.
Заболот быстро худел, чувствовал красоту души и мира. Читал нараспев стихи, думал вслух и учил Лялика приемам перекрестной рифмовки и рукопашного боя.
С Элеонорой простились как-то ночью, когда Лялик Евгеньевич крепко и пьяно заснул.
— Уходишь, — тускло сказала Элеонора.
— Натюрлих, — ответил Заболот, — мне, сестра, на станцию, где раскинулось железнодорожное дерево и врастает в пространство душа.
Дирижеры луны
Прошел год. Потом взял и прошел следующий. Потом замелькало. В глазах рябило. Приходы и уходы электричек пунктиром прошивали жизнь, и она по ночам утомленно вздыхала.
Элеонора работала в библиотеке, в хранилище. Здесь всегда было холодно. Лялик, у которого в последнее время центростремительно портился характер, все ухудшался. Он тосковал, часто плакал. Волновало его многое. Элеонора же занимала ровно столько, сколько и росшая под окнами великолепная бузина.
Однажды он увидел в окне, как дрались две собаки. Дрались они насмерть. Так, наверно, и волки не дерутся. Хотя, что можно сказать о волках? Мало.
Элеонора пришла вечером, а Лялика уже не было. Сидела стертая плоть, как вчерашняя шкура змеи. Назавтра его забрали.
Проведывать было далеко. Да и что было проведывать. Мало что. Свекровь съездила всего раз и сказала Элеоноре:
— И ты больше не езди, не надо. Бог с ним.
Как-то в сумерках Элеонора шла по больничному двору наискосок к воротам. На лавочке сидела выпившая молодежная компания.
— А теперь, — громко объявил местный гитарист и хороший парень, — вы услышите хит, который называется «Дирижеры луны».
— Уау, — заорала молодежь и забряцала бутылками.
Трамвай, где сидела Элеонора, почему-то сильно качало.
«Как катер», — подумала она.
— Ваши билеты, — попросил контролер.
— Мне — сорок пять, — объяснила Элеонора. Контролер прошел по салону. Вернулся. Присел рядом и говорит:
— От меня в прошлом году жена ушла. Я думал, что к кому-то, а потом оказалось, что от меня.
Пух лебяжий
Лебеди — странные звери. Приходишь к ним на городской пруд. Берешь с собой хлеб, вино, пальто теплое надеваешь, чтобы время текло незаметно. Садишься на лавочку. В Германии, допустим, они крытые и утепленные.
Вода изумительно черная, непрозрачная, городская. Камыши стрелами застыли и стоят. Когда начинается ветер, слышно, как на вокзале объявляют приходы и отходы, приливы и отливы, замерзать и плакать не рекомендуется. Вообще, скажем так, жизнь меняется в тишине и одиночестве. Кто желает что-нибудь изменить, должен затихнуть и не шебаршиться, лучше даже не дышать. Дыхание, оно что, — след души. Посему — ни-ни.
Хлеб этот лебеди все равно не жрут. Плавают вокруг тебя, наблюдают. Но ты ведь — человек. Посему, они не жрут, а ты кидаешь. Пусть не жрут, это их проблемы.
Солнце садится рано. Закаты — вот повод для вина. Вода в пруду окрасится, тут ты и достаешь прибереженочку. Тоже красненькое, холодное. Не противно.
Пить следует маленькими глотками, чтобы не разрушить. Глотнул — отставил. Глотнул — отставил. Харю под лучики закатные, ушами волны ловишь.
Тяжелее всего женщинам. Они не пригодны молчать.
Часть 3
Лирическое моделирование
(с. Соленое)