Крайняя маза
Шрифт:
– А могут и не придумать. Нам на все про все отведено триста лет. Ты вдумайся – всего триста лет! Человечество существует тридцать тысяч лет. Тридцать тысяч и триста лет – это примерно то же самое, что девяносто девять человеческих лет и один год. Прикинь, нам девяносто девять и осталось прожить до своего конца всего лишь год... Грустно, не правда ли?
– Трепло ты... – уважительно сказал Стылый. – Давай еще по стакану, да мне пора. Надо пред Василием Васильевичем нарисоваться, узнать, что в фирме делается. Боюсь, не узнали бы, что я на Красное море летал.
24. Прыщик, собака и черные чулочки на резинке
Не успела за Шурой захлопнуться дверь, как позвонил Борис Михайлович. На часах было двенадцать дня, в голове приятно шумело. Томно ответив "Да-а", Смирнов разлегся на диване.
– Вы не на работе? Вы можете свободно говорить? – спросил Борис Михайлович, поздоровавшись.
– Я не работаю, у меня есть некоторые средства, позволяющие мне жить на уровне пожарного инспектора средней руки.
– Это немного.
– На еду и на тряпки хватает. Мне многого не нужно. Расскажите лучше о себе. Вы вынуждены работать с утра до вечера, вы как белка в колесе, все висит на вашей воле... Мне вас так жалко. Расскажите, чем живете, как отдыхаете, как восстанавливаете свои силы?
– Никак. Утром встаю разбитым. Язва... нет, гастрит, не залечивается. Врач говорит "Вам нужна отдушина"...
– Ой, – вскрикнул Смирнов.
– Что с вами, – заволновался Борис Михайлович.
– Да так, ничего, – заворковал Смирнов. – На правой ягодице прыщик, оказывается, выскочил. Красненький такой. Некрасиво.
"Черт, опять переборщил. Играю из себя дешевую проститутку".
– Вы так непосредственны, – вздохнул Борис Михайлович.
– Просто я открытый человек... Вы вчера всколыхнули мне душу. Я не спал всю ночь, думал о себе и о вас.
– Обо мне? – окрылился Борис Михайлович.
– Да, о вас. Я подумал, что, может быть, мне и в самом деле, надо было родиться женщиной? Ведь как мужчина я не реализовался и вряд ли когда-нибудь реализуюсь... У меня не было рядом родного отца, меня воспитывали мама и бабушка... Они научили меня готовить, убираться, вязать, шить, но не научили любить двигатель внутреннего сгорания, скачки, домино и водку, не научили видеть в женщине всего лишь обладательницу влагалища... И может быть, потому мне не хочется работать в кабинете и на прокатном стане, не хочется водить самолет, не хочется "Мерседеса", мне хочется сидеть дома и ждать любимого... любимого человека с работы, мне хочется задаваться вопросом, как сделать так, чтобы он ощутил себя на вершине счастья, мне хочется вкусно его кормить и отдаваться ему до глубины души, до последней клеточки. Я пытался жить так со своими женщинами, но у меня ничего не получилось, мы отталкивались, как отталкиваются атомы с одинаковыми зарядами...
– Нет, нам определенно надо встретиться...
– К чему? Я чувствую – вам хорошо со мной. И мне хорошо с вами. А встреча и знакомство могут все испортить. Вожделение – самое сладкое чувство, самое светлое, самое жизнеутверждающее. Что останется от него когда...
"Когда ты увидишь меня", – переводя дух, подумал Смирнов.
"Когда я доберусь до твоей горящей задницы" – подумал Борис Михайлович.
– Что останется от вожделения, – продолжил Смирнов, прочувствовав упомянутым местом мысли собеседника, – Что останется от него, когда мы оба получим то, что хотим?
– А вы хотите чего-нибудь от меня?
– Я сейчас подумал... В общем, мне хотелось бы, чтобы вы и впредь мне звонили. Мне так не хватает вашей жизненной выносливости, вашего природного стремления все довести до конца. Вы там, в гуще жизни, а я здесь, на шелковых подушках, дымлю дамским "Вогом" и мечтаю завести большую черную собаку...
"Опять занесло, – закусил губу Смирнов. – На этот раз на скотоложство. Представляю, что он обо мне думает. Хотя, судя по всему, он в меня уже по уши влюбился, а влюбленные слышат только то, что хотят".
– Вы курите?
– Да, мягкие сигареты... Вам это не нравится? Вы не выносите табачного дыма? Так скажите, я брошу.
– Нет, почему же... Напротив, мне нравится запах хорошего табака, а некоторые марки женских сигарет я вообще считаю произведением искусства... Я представляю, вы лежите сейчас на шелковых подушках, в руке – тонкая изящная сигаретка... Во что вы одеты?
– В халат. Тонкий халат итальянской работы. Предвосхищая ваш вопрос, скажу, что под ним у меня ничего нет.
– Только розовый прыщик на правой ягодице?
– Да. Я рассматриваю его в круглое зеркальце.
– Я воочию вижу, как вы это делаете...
– О, господи, вы меня с ума сводите. Может быть...
– Может быть, нам и в самом деле встретиться?
– Нет... Рано...
– Я подарю вам настоящий китайский халат ручной работы... Нет, лучше черный струящийся пеньюар...
– И кружевное белье? Черные чулочки на ажурной резинке, на подтяжках, алый пояс и бюстгальтер?
– Если вы пожелаете... Самое лучшее...
– Вы развратник! У вас много мужчин?
– Ни одного. Второй день я думаю только о вас...
– А СПИД? Я ужасно боюсь СПИДа.
– Я привезу вам справку...
– По-моему, у меня увяз коготок... В каком-то фильме один гомосексуалист говорил: "В жизни надо все попробовать". Эти слова засели во мне...
– Так я к вам приеду?
– Не сегодня... У меня – менструации, – не смог сдержать Смирнов своего площадного юмора.
– А когда же? – посмеявшись, спросил Борис Михайлович.
– Скажем... скажем послезавтра в десять утра... Сможете?
– Конечно! А куда?
"По-моему, в самый раз переходить на женский род", – подумал Смирнов и выдал:
– Куда приехать, я скажу вам завтра вечером. Да, я хотела бы, чтобы вы приехали один. Терпеть не могу этих людей в черном, даже если они в ста метрах за углом. Они как свидетели, как судьи. А я хочу просто по-человечески... Под небом и чтобы никого рядом...
– Под небом? Вы имели в виду в шалаше?
– Я имел в виду – под Богом... Давайте теперь прервемся, мне надо принять ванну, а вам – постучать кулаком по столу.