Кремлевские жены
Шрифт:
Повторяю, это происходит месяц спустя после расстрела Романовых. Откуда алмаз? Может, нашла тут же, в каюте Александры Федоровны?
Или слухи о кольце, взятом в Зимнем на память о революционных днях Октября, не просто сплетни?
Товарищ Л.Берлин ни слова не говорит, откуда в руке Рейснер взялся алмаз.
Неужели царицын? Неужели музейный? А что — нельзя?
Особое время. Разгар революции. Грабь награбленное. Своя революционная нравственность, своя этика, которую новое общество вот уже семь десятилетий не может переварить.
Лариса — хозяйка положения.
Впрочем, мысль о кольце всего лишь догадка. Ничем не доказанная, одна из многих догадок.
Еще есть предположение,
В воспоминаниях поэта Владислава Ходасевича о посещении семейства Каменевых в Кремле, где он воочию наблюдал утверждение стиля кремлевских победителей, рассказывается, как Ольга Давидовна Каменева, жена председателя Московского Совета, умилялась своим подростком-сыном: «А какой самостоятельный — вы и представить себе не можете! В прошлом году (то есть в 1918-м. — Л.В.) пристал, чтобы мы его отпустили на Волгу с товарищем Раскольниковым. Мы не хотели отпускать — опасно все-таки, он настоял на своем. Я потом говорю товарищу Раскольникову: „Он, наверное, вам мешал? И не рады были, что взяли?“ А товарищ Раскольников отвечает: „Что вы! Да он у вас молодчина! Приехали мы с ним в Нижний. (Как раз в то время яхта „Межень“ ждала в Нижнем. Раскольников, Лариса Рейснер и сын Каменева вместе оказались на бывшей царской яхте. — Л.В.) Там всякого народа ждет меня по делам видимо-невидимо. А он взял револьвер, стал у моих дверей — никого не пустил!“ Вернулся наш Лютик совсем другим: возмужал, окреп, вырос. Товарищ Раскольников тогда командовал флотом. И представьте — он нашего Лютика там, на Волге, одел по-матросски: матросская куртка, матросская шапочка, фуфайка такая, знаете, полосатая. Даже башмаки — как матросы носят. Ну — настоящий маленький матросик».
«Слушать ее мне противно и жутковато, — пишет Ходасевич. — Ведь так же точно, таким же матросиком, недавно бегал еще один мальчик, сыну ее примерно ровесник: наследник, убитый большевиками, ребенок, кровь которого на руках вот у этих счастливых родителей!
А Ольга Давидовна не унимается:
— Мне даже вспомнилось: ведь и раньше, бывало, детей одевали в солдатскую форму или в матросскую…
Вдруг она умолкает, пристально и как бы с удивлением глядит на меня, и я чувствую, что моя мысль ей передалась. Но она надеется, что это еще только ее мысль, что я не вспомнил еще о наследнике. Она хочет что-нибудь поскорее добавить, чтобы не дать мне времени о нем вспомнить, — и топит себя еще глубже.
— То есть я хочу сказать, — бормочет она, — что, может быть, нашему Лютику в самом деле суждено стать моряком. Ведь вот и раньше бывало, что с детства записывали во флот…«
Увы, боюсь, не передалась Ольге Давидовне Каменевой чуткая мысль Владислава Фелициановича Ходасевича, а ему ее мысль передалась. Похоже, она доподлинно знала, чью матросскую курточку, матросскую шапочку, полосатую тельняшку и даже башмаки получил в подарок от Федора Раскольникова ее сын, примерно ровесник Алексея Романова. Думаю даже, сообщил ей об этом Раскольников, может быть, вместе с Ларисой Михайловной, как говорится, с восторгом упоения.
Почему бы и нет? Романтика революции! Пусть сын пламенного революционера Каменева носит царскую одежду! Так им и надо, проклятому романовскому отродью.
Улыбка революции?
Усмешка?
Гримаса?
Ольга Давидовна, конечно же, отнюдь не смелая Лариса Рейснер, хоть и родная сестра Троцкого. При всем своем стремлении быть кем-то, она обыкновенна. Как бы ни хорохорилась, кого бы из себя ни изображала, ей не только радостно, но и страшно при мысли, что на ее ребенке обноски казненного царевича.
Она прячет страх перед возмездием, не рассказывает о своем страхе, а Ходасевичу почти
Вот такую смесь разных переживаний скорее всего и увидел в лице Ольги Давидовны Владислав Фелицианович, вряд ли знавший подробности жизни на яхте «Межень» летом 1918 года.
Лариса предъявляла мужчинам высокий счет: глобальность ума, мужественность, нежность, преклонение перед нею, непреклонность. Где взять?
Она подобострастно относилась к Ленину. Признавалась:
— Вы меня знаете, я не робкого десятка, но, когда случается быть вблизи Ильича, я совершенно теряюсь, я становлюсь робкой, как девочка. Это нечто огромное.
Все женские места вокруг Ленина были давно и прочно заняты, тут Ларисе негде было развернуться. Она осталась вне ленинского личного внимания, но служила ему как могла и умела.
Взор Ларисы, упавший после Гражданской войны в поэтическую среду, выхватил самое интересное. «Петербуржцы много злословили в 1920 году по поводу прогулок верхом на вывезенных с фронта лошадях — эти „светские прогулки“ Ларисы Рейснер и Блока, в то время когда люди терпели лишения, были неуместны. Жители островов видели всадницу и всадника — пара ехала верхом и вела долгие беседы», — вспоминает писатель Лев Никулин.
О чем они говорили? О революции, о будущем. И уж конечно, о поэзии.
«Стихи Лариса не только любила, но еще втайне верила в их значение, — пишет Надежда Мандельштам в своих „Воспоминаниях“, — в первые годы революции среди тех, кто победил, было много любителей поэзии. Как совмещали они эту любовь с готтентотской моралью: если я убью — хорошо, если меня убьют — плохо?»
Думаю, это неплохо совмещалось у многих. Сталин, к примеру. Поэзия ведь сама по себе не детская игра, а тоже в какой-то степени игра смертельная. На острие ножа. Недаром всегда стояли друг против друга поэт и царь: один с пулей, другой со словом. Пуля побеждала мгновенно, слово — на века. Пример? Пушкин, Лермонтов, Гумилев, Ахматова.
Лариса, нежно, а может, и страстно обожающая Блока, знакомит его со своей семьей. Она дает Блоку на прочтение старый комплект журнальчика «Рудин», который ее отец вместе с нею и своей женой, Ларисиной матерью, издавал еще в 1914—1915 годах. Тогда Блок, занятый своей поэзией, не заметил этого журнальчика. Теперь же, после революции, он даже записал в дневнике весьма подробное мнение о нем. Несмотря на то что в «Рудине» была статья Ларисы о Блоке, где она возвеличивала его талант, поэт отнесся к изданию с брезгливым недоумением. Его поразили фальшь и двуличие издателей: выступая против войны, они рекламировали на страницах минеральную воду «Кувака», принадлежавшую одному из главных военных чинов действующей армии. Это тонкое наблюдение зоркого поэта высвечивает характерную, видимо, семейную черту Рейснер: хорошую приспособляемость сознания к разным условиям жизни.
Обращение к Блоку было естественно: по
клоняясь его поэзии, Лариса в душе надеялась на некое чудо превращения в великую поэтессу. Это была ее тайная и давняя мечта. Мешала Ахматова — она царила безраздельно. Вряд ли разум, скорее чувство вело Ларису на встречи с Блоком, не давшие ей ничего, кроме сознания своей поэтической невеликости.
Но разве этого мало для умной женщины?
Еще до революции были у Ларисы Рейснер лирические отношения с литературным соперником Александра Блока — Николаем Гумилевым. Литературовед и критик И.Крамов, исследователь творчества Рейснер, написавший о ней в 60-х годах роман «Утренний ветер», привел в романе строки из письма Гумилева к ней: «У Вас красивые, ясные, честные глаза, но Вы слепая; прекрасные, юные, резвые ноги, но нет крыльев; сильный и изящный ум, но с каким-то странным прорывом посередине. Вы — принцесса, превращенная в статую».