Кремнистый путь начинающего композитора

Книга повествует о годах, проведенных в Санкт-Петербургской консерватории, о моих современниках, друзьях и знакомых. Она написана с любовью и благодарностью к нашим педагогам, за то время, которое они посвятили нам. В ней я стремилась передать мои общие впечатления, которые оставили о себе эти великие люди, раскрыть их неординарные личности, радикально повлиявшие на новое поколение композиторов.

Смешные и грустные эпизоды книги никого не оставят равнодушными. Пережитые приключения оживают на страницах издания, правдиво донося до читателя все то, через что пришлось пройти начинающему композитору в моем лице, предоставив возможность читателю поразмыслить, посмеяться и задуматься. В произведении присутствует еще один литературный образ – это образ города Санкт-Петербурга. Лейтмотивом он сопровождает все главы книги, окрашен романтическими тонами и созвучен душевным состояниям героев.

Надеюсь, что книга принесет много положительных эмоций.

…Жгучий холод и пронизывающий ветер встретили меня на платформе Витебского вокзала Санкт-Петербурга. Дымящий паром и копотью поезд Минск-Санкт-Петербург «Звезда» домчал меня за одну ночь. И вот теперь я стою в руках с рюкзаком, в котором было все мое немудреное имущество: несколько несложных партитур, ансамблей, ноты пьес и романсов, аудиокассеты с записями моих сочинений. Предстояла ответственная встреча с человеком, овеянном легендами, передающимися студентами из поколения в поколение, профессором, заведующим кафедрой специальной композиции Александром Дерениковичем Мнацаканяном.

«Быть или не быть, вот в чем вопрос»… Предстояло поступление в Санкт-Петербургскую консерваторию. Холодным декабрьским днем была назначена консультация у профессора. Предоставлялась уникальная возможность проникнуть в святая святых – в класс, где принимали посвящение в таинство учебы не один десяток студентов, и откуда каждый год выпархивали новоиспеченные композиторы навстречу счастливому будущему и востребованности, овациям огромных залов, похожих на самолетные ангары, навстречу признанию восхищенной публики. Так мне казалось тогда, серым зимним днем далекого 2006 года. А пока предстояла консультация для поступающих и работа, работа, работа…

Согнувшись над рукописями и клавирами, я просиживала часы напролет в библиотеке или фонотеке за год до этого, будучи еще учащейся музыкального лицея. Меня подогревал творческий интерес и необходимость «вылить» на бумагу штурм музыкальных идей и мыслей, сравнить свои творения с работами предшественников, а может и занять у них пару-тройку технических приемов (в тайной надежде, что этого никто не заметит). Однако, облечь эти «сверхмощные» идеи в соответствующую музыкальную форму и гармоническое выражение не совсем получалось. Я постоянно наталкивалась на непроходимую, невидимую, будто бы заколдованную, стену неумения, и барахталась на одном месте, как пловец, попавший в водоворот. Нужна была рука помощи, которая за шиворот вытащила бы меня из этого водоворота. И, наконец, такая рука, с Божьей помощью, появилась…

«Писать, набивать руку», – носились в моей голове последние напутственные слова Валерия Ивановича Каретникова, композитора, члена Союза композиторов Беларуси, моего неизменного педагога по композиции, с которым не один год мы занимались в музыкальной школе, а потом в лицее.

А в это время я незаметно для себя пересекала широкие проспекты, бульвары и улицы Северной столицы. А вот и Сенная площадь… Люди, которые приезжали сюда работать, искать себя, свой путь, учиться, казались мне небывалыми счастливцами, имевшими возможность соприкоснуться с зыбкой и чарующей красотой и культурой Санкт-Петербурга. А теперь я сама была там, и сбывалось то, о чем даже мечтать не смела.

Зимний город раскинулся передо мною, как причудливый узор из расходящихся и сходящихся в перспективе улиц, переулков и мостов. Эти узоры были похожи на паутину, а люди, бежавшие вдоль каналов и проспектов, на маленьких паучков. Снег повсюду был исчерчен черными зигзагами и линиями – это были тропы людей, которые двигались в разных направлениях по городу. Было раннее утро и серый питерский день не спешил начинаться. Вот тускло заблестела вода Обводного канала. Рядом со мной пролетели друг за другом две переполненные маршрутки. Машин было так много, что они сливались в единый поток, который, подобно артериям, пронизывал весь город. До консультации оставалось еще много времени, но точно помню, что она была назначена на 15.00 (время, когда начинались обычно в консерватории занятия по композиции). Эту свободную часть дня я решила потратить на прогулку по городу и осмотр достопримечательностей. Пройдясь сначала по берегу Крюкова канала, я завернула за угол Мариинского театра и вдруг увидела двух огромных атлантов, поддерживающих фасад дома-особняка Георгия Ивановича Веге. Они необычайно впечатлили меня своим размером, эпичностью и красотой. Молчаливо они стояли друг напротив друга, глядя вниз перед собой, будто размышляя о мироустройстве и вселенной. Быстро дошла до здания Адмиралтейства, затем и до Дворцовой площади, вышла на набережную Невы, откуда открывался потрясающий вид на Васильевский остров. Небо со рваными серыми клочьями облаков нависало как живая картина над просторами вздыбленной воды реки Невы. Она текла, как расплавленный воск, мутная и тяжелая. Вспоминались картины Ивана Константиновича Айвазовского, передающие ощущения от неукротимой морской бури Черного моря. Помню, в какое необычайное волнение привели меня впервые увиденные картины этого художника. На одной из них, в темноте свинцового неба, перемешанного с морской пучиной, терялся красный флаг терпящего бедствие корабля. Эту картину я впервые увидела в художественном альбоме, привезенном из Коктебеля, где располагался музей-квартира художника. Над Финским заливом ветер, порывистый и сильный, носил по воздуху тысячи маленьких снежных игл, и они пребольно впивались в щеки. Время пробежало быстро, пришла пора возвращаться в консерваторию…

За месяц до…

«Алло», – сказал на другом конце телефонного провода приятный и слегка с носовым оттенком голос Александра Дерениковича Мнацаканяна. «Это поступающая из Беларуси», – ответила я. «Вы что же, чей-то родственник или протеже? Кто вас сюда направил? Чего так поздно решили приехать? Надо было в прошлом году. У нас крепкий предыдущий курс оказался. Все до одного сильные». Я, немного стушевавшись, пояснила Александру Дерениковичу, что меня никто не направлял, и что я никакой и ни чей-то родственник, что в прошлом году закончила музыкальный лицей в Минске и практикую занятия по композиции уже довольно давно с композитором Каретниковым Валерием Ивановичем. «Лицейские кадры нам нужны, я вам говорю, приезжайте!». (В Санкт-Петербургской консерватории все уважительно звали друг друга на «Вы»).

Прошло два с половиной месяца. Решилась набрать телефон Александра Дерениковича второй раз. Вот наш точный разговор: «Здравствуйте. Как вы себя чувствуете? Это я, поступающая из Беларуси». Он вдруг в сердцах закричал: «Это опять вы?! Чего же вы там сидите и не едете? Так скоро все консультации пройдут!».

И вот сейчас я стояла у входа в консерваторию, а передо мною возвышалась фигура охранника. По внутреннему телефону он пробовал дозвониться на третий этаж, уточнить, пустят ли меня внутрь, в 315 класс, есть ли договоренность. Я была в сильном волнении, портфель давил спину, ставший вдруг тяжелым, как гантель, а от страха немного подкашивались ослабшие после забегов по городу ноги, с носа капал струйкой пот. Вдруг, в коридоре первого этажа, около проходной, появилась и исчезла маленькая сутулая фигурка человека. У пожилого мужчины были любопытные живые глаза, необычная мимика и запоминающийся профиль. Кто-то из его знакомых крепкого телосложения и высокого роста у меня над ухом прокричал зычным голосом: «Эй, Слонимский, это же я, ты что, не узнаешь меня?! Скажи им, чтобы впустили меня!». Но Слонимский бежал дальше по своим делам и никого не замечал или не хотел замечать. В это самое время пришла счастливая весть о том, что меня наконец впускают, и я стремглав пустилась бежать вверх по лестнице на третий этаж. Навстречу мне, обмениваясь улыбками, приветствиями и шутками, направлялись по своим делам студенты и учителя, кто-то из них с важным видом вел неторопливые беседы с профессорами, остановившись на широкой лестнице с деревянными перилами, украшенными витой ковкой. Пол на ней был выложен темными плиточными ромбами, порядком истертый, прогнутый местами от времени, но все еще был очень красив. А на полу коридоров консерватории был деревянный паркет, который то и дело скрипел под ногами и издавал почти музыкальные звуки. Куда-то на четвертый этаж бежали студенты с зачехленными скрипками и виолончелями за спинами. Все мне показалось тут таким милым и родным! Я полюбила это место сразу и навсегда. Первое и самое сильное впечатление о консерватории – это был ударивший в глаза желтоватый свет старинных люстр и плафонов, проникающий из окон классов. Меня удивил внутренний квадратный двор с огромной старинной и очень высокой, почти в четыре этажа, дымовой трубой из темно-коричневого старинного кирпича, принадлежавшей котельной, которая отапливала консерваторию еще в прежние времена. Эту трубу было хорошо видно из окон всех этажей, что придавало исторический колорит этому месту. Желтоватый свет ложился отблеском на холлы и стены нежно-голубого цвета. Впечатляли потолки, уходящие сводами ввысь, похожие на церковные. По-царски торжественная и великолепная лестница уводила посетителей наверх, в знаменитый Глазуновский зал. Ее украшали у начала и вершины красивейшие декоративные фонари, обвитые кованой вязью. Но не было времени долго рассматривать все это великолепие, надо было торопиться на встречу с Мнацаканяном.

В класс я зашла робко, с замиранием сердца. Моему взгляду представилась следующая картина: в окружении своих студентов, откинувшись в красном истертом кресле подле двух кабинетных роялей, сидел Александр Дереникович Мнацаканян и рукой с перстнем подал мне повелительный, почти царский знак: «Заходи!». И я зашла…

Мнацаканян был армянином и его манеры поведения были отмечены и украшены особым достоинством и неспешностью, а речь была с восточным акцентом и насыщена иносказаниями. Он был человеком наблюдательным, с цепким умом и превосходной памятью, несмотря на преклонный возраст. Его чувство юмора позволяло ему балансировать между педагогическими замечаниями и остроумной шуткой. Это воспринималось легко и просто учениками и всегда приносило плоды в его педагогической системе.