Крепость Магнитная
Шрифт:
В этот момент и вытолкали бабы прорабшу из кухни, выбросив вслед за нею злополучный чайник.
— И поделом! — заключила старуха. — Молоко-то из села для болящей принесено. На стройке где взять-то. Тут коров нету.
По проекту в этих домах вообще не предусматривалось ни одной кухни. Архитектор, видимо, руководствовался принципом: «Захочешь есть, на костре сваришь!». Не понравилось это прорабу Винтикову, и он первым высказал неудовольствие проектом. Высказал еще и потому, что сам должен был поселиться в этих первых домах. Полагал, руководители стройки прислушаются к его голосу, устранят ошибку. Да куда там! Замечания прораба вызвали в Жилстрое целую бурю: «Из-за
И вот тогда, переселившись в новый дом, прораб приспособил одну из комнат в первом этаже под кухню. Не для себя, для всех. Сделал это на свой страх и риск: будь что будет, без кухни не обойтись! Об этом узнали в Жилстрое. На место происшествия прибыл сам начальник и стал отчитывать прораба за самовольство. «Сегодня кухня, завтра — персональный клозет?! — выкрикивал он. — Не позволим!»
Прораб не уступал. А затем и сам пошел в атаку. С ходу подвел он под свою «незаконную» кухню политическую основу. Дело, мол, не только в том, что люди будут варить пищу. Эта, единственная в доме, общая кухня, ну, конечно же, должна стать и станет местом общения, своеобразным центром воспитания женщин в духе коллективизма! Вот, дескать, установим радио, а то и лектора пригласим. Чего проще, варят бабы обед и в то же время слушают, просвещаются…
Начальство отступило.
Такие кухни появились потом в каждом доме. Не совсем удобно, а все же лучше, чем ничего.
Пройдя немного, Платон остановился возле здания пединститута. Он участвовал в его строительстве: кирпичи, камни таскал, копал канавы. Кажется, это было совсем недавно, а уже, говорят, готовится первый выпуск. Увидя на крыльце студентов, подумал: «Счастливчики! Многое бы отдал, чтобы войти в этот храм науки!» Но как войдешь, если за душой три класса образования. И он впервые испытал такое чувство, будто сам себя обворовал, допустил ошибку, которую уже не исправить.
Повернулся, пошел к «шанхаю».
Низкие подслеповатые землянухи неуклюже лепились одна к другой по косогору. Для их сооружения использовалось все, что попадалось под руку: горбыли, глина, старые ящики, ржавое железо. Возле каждой землянки — огород или садик. Это говорило о том, что сюда пришли люди от земли, что и сейчас, став рабочими, они не могут расстаться с нею. Не так просто было завести гряды или посадить деревце: где ни копни, камень. Ломом, киркой вгрызались новоселы в грунт; ведрами издалека носили чернозем, понимая, что приехали сюда жить, растить детей, а придется — и умереть здесь.
Платон огляделся: нет, он не мог забыть. Потянулся к землянке, вырытой чуть в сторонке. Да, тот же каменный дувал, калитка из обрезков жести. Рядом — тополь. Как он вырос! Вот только надписи не было. Не пожалел кто-то охры, жирно вывел на калитке «Королевская вилла». Янка, кто ж еще! Он, Янка Костюкевич, можно сказать, от природы комик. Иной раз такое отмочит, что, как говорится, уши чихают. Потоптавшись, Платон вошел во дворик.
— Король дома?!
В крошечном оконце мелькнуло лицо, затем из-под земли наверх вышла женщина. Молодая, игривая, со смешинкой в глазах. Легкое ситцевое платьице чуть повыше колен. И лицо, и обнаженные до плеч руки усыпаны веснушками, будто маком. Платон сразу узнал ее. Она же, сдвинув брови, бросила недоверчивый взгляд, как бы спрашивая: вам кого? Но, откинув назад, на спину, тяжелые, с медным
— Платошка! Ей-богу не узнала! — протянула руки. — Какой ты стал!..
Он пожимал ее тонкие, тугие, пахнущие лекарством, пальцы, называл просто — Розой.
— Кали ласка, прошу, — показала на вход в землянку. — Янки пока нет, скоро придет. Да хватит тебе ноги вытирать — заходи!
— Все-таки вилла.
Хозяйка прыснула, уловив иронию.
— Янка дурачится… Да ну его! Люди смеются, «королем» прозвали.
Моряк пригнулся, боясь поцеловаться с притолокой, осторожно переступил порог и оказался в небольшой, уютной комнатке с двумя оконцами без рам. У стены стол, два табурета, один из них — желтый — та же краска, что на калитке. Слева — самодельная кровать. Кружева на подушке. В углу на гвозде — гитара. В старой, облупившейся рамке картина: «Бой аэропланов под Сморгонью».
Аэропланы типа «фарман», похожие на этажерки, кружились в небе, преследуя друг друга. Внизу — окопы, на переднем плане — убитая лошадь, повозка вверх колесами. Пригибаясь к земле, бегут солдаты. Из аэроплана, что повыше, высунулся летчик, намереваясь бросить в противника не то гранату, не то горящую головешку. Отмеченный крестом аэроплан и без того окутан дымом, он горит. Еще немного — и рухнет, врежется в эту изрытую и перерытую солдатами желтую землю.
Рядом с картиной — обложка журнала «Прожектор», с которой смотрят знакомые лица летчиков — первых Героев Советского Союза. Платон сразу назвал их имена. Да кто их не знает! Ляпидевский, Леваневский, Водопьянов, Каманин, Молоков, Слепнев, Доронин… Летчики стоят у самолета Р-5, который по сравнению с «фарманом» просто чудо техники. Это один из тех самолетов, на которых, рискуя жизнью, они спасали челюскинцев.
— Ну, рассказывай. Отслужился?.. Есть хочешь? — защебетала Роза.
Признался: ел только утром, но без Янки за стол не сядет. Хозяйка однако завозилась у примуса, который стоял тут же у порога на ящике. Примус чихал, вспыхивал, наконец затянул свою нудную песню.
— Поженились мы, — не без гордости сказала Роза.
— Вы только собирались жениться, а я уже знал.
— Откуда? — выгнула тонкие брови.
— По радио. Я ведь радист, — усмехнулся Платон.
— Янка писал, наверное?
— И Янка писал…
Роза озарилась улыбкой: было видно, что у нее все хорошо, что, став женой человека, которого полюбила еще в Минске, она счастлива. Счастье всегда выпирает наружу. Платон невольно залюбовался женой друга: красавицей стала!
— А ты все холостякуешь? — лукаво усмехнулась хозяйка.
— На корабле свадеб не бывает.
— Мы тебя здесь женим. Такую невесту найдем!..
Нахмурился, перевел разговор на другое: стал спрашивать, как Янка осваивает самолет, когда учебу заканчивает.
— Кончил уже. Давно сам летает. — Роза глянула в окно и — радостная — обернулась к гостю: — Идет, легкий на помине. Бежит!
Скрипнула дверь, будто кошка мяукнула, и в землянку вошел Янка — скуластый, широкоплечий, галифе заправлены в гамаши. Поверх юнгштурмовки — фуфайка. На старой, помятой кепке — красная звездочка. Увидя гостя, по-медвежьи сгреб его, приподнял, как бы пробуя силу. «Ну, здравствуй!» Затем они стояли рядом — кряжистые, пышущие здоровьем, чем-то похожие один на другого. «Да ты садись!» — подставил табурет хозяин. Сам же метнулся к выходу, побежал по ступенькам. Слышно было, как хлопнула калитка. «Куда это он? — подумал Платон и догадался. — В магазин, конечно». Будь на его месте он, Ладейников, сделал бы то же самое. Так принято. Обычай.