Крепость в Лихолесье

Ангина

Справа и слева на другие ладьи, взбегая друг за другом по деревянным лесенкам, грузились воины королевской дружины — быстро, споро и слаженно; на всё про всё должно было уйти не больше нескольких минут. Эллоир поднялся следом за Владыкой, перекинулся несколькими словами с кормчим; мостки убрали, и молчаливые гребцы вновь взялись за весла. Пара воинов оттолкнули лодку от берега, ловко впрыгнули в неё сами, и белый «лебедь» медленно подался назад, готовый пуститься в обратный путь, к погруженному в розоватую рассветную дымку лориэнскому берегу.

— Что ж, до скорой встречи, друзья мои, — произнес на прощание Келеборн — он стоял на корме, выпрямившись во весь рост, по-королевски статный, величественный, среброволосый —

и княжий венец мягко поблескивал на его высоком бледном челе. — Надеюсь через несколько дней увидеть вас в Лориэне — в добром здравии и, гм, несмотря ни на что — трезвом уме.

— До скорой встречи, Келеборн, — невозмутимо отозвался Гэндальф.

Владыка отсалютовал открытой ладонью. «Лебедь», покачиваясь с бока на бок, развернулся грудью к середине реки — и устремился прочь, оставляя за собой на волнах неглубокий, расходящийся треугольником след. За королевской ладьей потянулись другие — все в такой же пронзительной тишине, кутаясь в полупрозрачную дымку, по мере удаления от берега превращаясь в парящие над водой эфемерные причудливые видения. Стаей белых лебедей уплывая в свою тайную, скрытую за завесой не только тумана полусказочную страну…

— Саруман!

Белый маг заставил себя не вздрогнуть.

К подножию холма скатились несколько струек песка — кто-то торопливо спускался по вырезанным в косогоре земляным ступеням. Это был Радагаст — бледный, запыхавшийся, мрачно-встревоженный, спотыкающийся чуть ли не на каждом шагу.

В руке он нёс продолговатый свёрток из серой ткани.

***

Радагаст не произносил ни слова. Но слова были и не нужны.

Всё было понятно без слов.

Саруман молчал — молчанием тяжёлым, как надгробная плита. Гэндальф медленно выпрямился, держась за верхушку валуна — и внезапно почувствовал себя ужасно старым, старше этого прибрежного камня, старше Андуина, старше маячивших на краю земли Туманных гор, старше всего и вся — просто ожившим куском невероятно замшелой древности, грозящим расколоться на части и рассыпаться в прах от одного только неосторожного слова…

Радагаст переводил взгляд с Сарумана на Гэндальфа и обратно. Странный взгляд — растерянный, болезненно-взволнованный, как будто даже слегка удивлённый.

— Вот, — сказал он хрипло.

И откинул край серой ткани. В свертке лежал кинжал Гэджа.

Не темный, не ржавый — голубоватый. Чистые небесные тона проступали на клинке, и осыпалась пылью на ткань коричневая окалина, и виднелись сквозь бурую патину бледные, но уже отчётливо угадываемые узоры из цветов и виноградных лоз…

Саруман вдруг пошатнулся и прикрыл глаза ладонью. Губы мага шевельнулись беззвучно, точно шептали не то заклинание, не то неведомую молитву…

— Он очнулся, — негромко пояснил Радагаст. — Несколько минут назад. Кажется, ему лучше… хотя я не уверен… Думаю, тебе надо самому на него взглянуть. Там Гарх с ним остался… ну, на всякий случай… — Он умолк и как-то смущенно улыбнулся, точно не зная, что бы ещё сказать, да и надо ли вообще хоть что-нибудь говорить. Любые слова казались сейчас странно тяжёлыми, неуклюжими и неуместными, как булыжники в пуховой перине.

Натянутая струной тишина лопнула — с хрустальным звоном, словно разбилось тонкое стекло. Над Андуином как будто стало светлее — наверно, туман рассеялся, мимоходом подумал Гэндальф. Эльфийские «лебеди» были где-то на середине реки; интересно, спросил себя волшебник, успеют они добраться до противоположного берега прежде, чем окончательно рассветет, или нет?

— Что ж, ещё одной жертвы, кажется, удалось избежать… слава Творцу. Или Творец тут ни при чем? — Неприметно посмеиваясь в бороду, он оглянулся на Белого мага, который стоял чуть поодаль, по-прежнему сохраняя молчание, отвернувшись, пряча

от собеседников лицо. Но ладони его были стиснуты в кулаки с такой силой, что побелелевшие костяшки пальцев отчётливо выделялись на и без того бледной коже. — Скажи, — чуть помолчав, добавил Гэндальф, — так это все-таки правда? Насчёт… опасений Келеборна?

Саруман долго не отвечал и кажется, вовсе хотел не услышать; тем не менее после паузы сдержанно отозвался сквозь зубы:

— Келеборна в последнее время одолевает столько опасений, что я, право слово, теряюсь в догадках, какие именно ты имеешь в виду.

— Я об этом рукодействии… с переливанием крови. Ведь оно имело место быть?

Белый маг медленно разжал — заставил себя разжать — стиснутые ладони. Посмотрел на обнаружившийся в руке кожаный шнурок так, точно раздумывал, не стоит ли затянуть его у Гэндальфа на горле.

— Я не мог позволить себе потерять Гэджа, Серый.

— Слишком много душевных сил было в него вложено?

— Да. Но, если это лишает тебя почвы под ногами и внутреннего покоя, можешь считать, что таков действительно был замысел Творца. Иначе он, конечно, не допустил бы подобного кощунства.

— Что ж, пусть так. И…

— Что?

— Отныне в жилах Гэджа — твоя кровь, Саруман.

— По-твоему, это налагает на меня определенные обязательства?

Гэндальф промолчал — достаточно выразительно, чтобы его молчание не требовало облечения в слова. Белый маг коротко усмехнулся.

— Бедняга Келеборн! Готов поспорить, он уверен, что в своём преступном умопомрачении я теперь готов породниться с орками… Боюсь, это добавит в мое и без того далеко не безупречное досье ещё несколько пикантных страниц.

— В худшем случае это может стоить тебе титула Главы Совета и права Последнего Слова.

— Что ж… смею заметить, для Совета это в конечном итоге станет куда большей потерей, нежели для меня.

Он вновь крепко сжал в кулаке изломанный узлами многострадальный шнурок и посмотрел наверх, на вершину холма.

Небо на востоке сделалось ярко-красным. Рождался в белой пене облаков новый день. Туман над рекой действительно поредел, пронизанный лучами рассвета, распадаясь отдельными фестонами, поднимаясь и рассеиваясь в прохладном воздухе. В тихом затоне возле берега отражалось небо — светло-алое, спокойное, лишь изредка колышимое едва заметной, пробегающей по поверхности воды рябью.

За лесом поднималось солнце, но в самой чаще было ещё темно и мглисто — где-то там, наполняя овраги и обнимая коряги, ещё плескалась ночная тьма, скрывая от всепроникающих солнечных лучей свои лесные тайны. Где-то там пряталось отступившее в глубину леса орочье воинство: зализывали раны в лагере раздраженные неудачей уруки, и, скрипя зубами, метался по землянке раздосадованный Каграт, и украдкой пересчитывал трофейные эльфийские стрелы осторожный Радбуг. А южнее, до границы Дол Гулдура простиралась сумрачная чащоба, и тянулся по-осеннему пустынный тракт, и мокрыми топями лежали болота, и густо чавкала трясина, и шныряли под покровом серого марева неугомонные гуулы. А ещё дальше молчаливо возвышались стены Чёрного Замка, и бродил по крепостной стене позевывающий Бардр, и размеренно похрапывал в душном тепле барака невозмутимый Эотар, и метался во сне на соломенном тюфяке Эорлим. Мучимый бессонницей Мёрд сидел у очага в пыточной, перебирая какие-то полуистлевшие от сырости старые описи; жевал очередную пойманную крысу вечно голодный Гомба, и прихорашивалась, глядя в начищенное медное блюдо, вертихвостка Вараха. Выли, жалуясь на несправедливую долю, запертые в подземельях шаварги, и тёмной незримой тенью метался под сводами дух развоплощенного Ангмарца, и — там, в своих высоких покоях под сводами Главной Башни — исходил желчью и холодной яростью Тёмный Властелин, методично полируя пилкой ногти на узкой четырехпалой руке.