Крепость
Шрифт:
Стрелка манометра глубиномера вибрирует. Она стоит на 20 метрах, затем ползет вниз: 30, 40, 50, 55. боцман стоит вплотную к управлению рулем глубины. Он дает лодке повибрировать, для того, чтобы удалить из цистерны оставшийся воздух. Затем наступает давящая тишина. Слышен лишь тихий зуммер работающих двигателей. Боцман опускается на ящик с картами и вытягивает правую ногу. Острый профиль боцмана, почти бесформенные спины обоих рулевых, а между ними перевязанная как фашинный шест стойка и срезанные на полумесяц стекла обоих манометров глубины: тоже картина, которую я должен перенести на холст, как только удастся.
Кажется, что Старик снова оказался прав в том, что мы
Затем он перебирается через переднюю переборку и усаживается перед маленьким пультом в своей каюте. Когда я следую за ним, чтобы пройти в офицерскую кают-компанию, то вижу сидящего в радиорубке радиста с отсутствующим видом, по сантиметру вращающего ручку настройки рации.
Теперь это именно он, тот, кто ищет наши корабли сопровождения. В офицерской кают-компании я один. Устало присаживаюсь, и мои мысли тут же устремляются в Сен-Назер и Ла Боль. Но сейчас эти мысли несколько иные, чем были раньше. Сейчас меня переполняет настоящий страх. Страх, что могло бы произойти, когда мы были в море. Сотню раз повторенный боязливый вопрос: что меня ждет? Теперь, в ожидании высадки на берег, страх звучит не в глубине моих чувств, но он начинает переполнять меня, рваться наружу. Неделями никакой почты, никаких новостей – это уже слишком для христианина, особенно в такое время. Это может просто свести с ума. Наверное, такое же настроение и у оберштурмана. Как часто он пытался вооружиться напускным равнодушием, я замечал его нервозность в течение многих дней: когда ему казалось, что его никто не видит, он метался в своей каюте, словно тигр в клетке. Он женат, имеет детей; семья живет где-то в Рурпоте. Бог даст, ему не придется получить плохие вести, вести такого рода, когда их сообщают срочной телеграммой. Кажется, и боцман так же погружен в мысли о доме. И только Старик ведет себя как всегда. Хотя навряд ли можно за это поручиться: Старик превосходный конспиратор. И кроме того: у него нет семьи. В крайнем случае, его ждет какая-то зеленая каракатица, и именно этой даме, с бойким почерком и экстравагантным цветом чернил, Старик не кажется таким уж суровым и неприступным. Очевидно, ему придется взять на себя заботу о ней, как о вдове летчика. Затруднительное решение ничего более? Но надо знать Старика! Легок на помине, Старик появляется на пороге кают-компании и говорит: “Нужно бы уже и подкрепиться. Посмотрим, что там предложит наш кок. И тут же обращается к проходящему мимо свободному от вахты матросу: “Позови-ка кока!”
Матрос в пару шагов добирается до переборки и кричит: “Кок – к командиру!”. Его слова дважды, эхом, проносятся дальше: “Кок – к командиру!”.
Едва Старик удобно разместился на покрытом клеенкой диванчике, как блестящий от пота и запыхавшийся от бега кок появляется в проеме переборки кают-компании.
“Ну, петушок, магазин уже закрылся?”
“Так точно, господин капитан-лейтенант!”
Старик подмаргивает мне: “А, между прочим, нет ли чего перекусить?”
“Консервированная говядина с глазуньей сверху?” –
“Тоже и для второй вахты!”- наконец произносит Старик. Кок облегченно вздыхает, затем рвет во всю глотку: “Так точно, господин капитан-лейтенант!”, уморительно дергается всем телом и скрывается в сторону кормы.
Старик вскидывает на меня довольный взгляд и произносит: “Хороший парень! Я предложу его на поощрение.” Затем, откинувшись назад, поднимает правую руку и кладет себе на затылок. Наступает молчание. Акустик докладывает о шуме винтов.
“Это они!” произносит Старик и резко встает.
Итак, никакой яичницы и персиков! Слышу, как в централе кто-то говорит: “Дерьмо!”, а другой голос добавляет: “Ну, слава Богу!”. Тот, кто ругнулся – лоцман. Вижу, как он в спешке собирает разложенные на пульте для карт инструменты, приготовленные им для ремонта фотоаппарата. Очевидно, что он не успел его отремонтировать. Потому-то и ругается теперь на чем свет стоит, т.к. в суете один крошечный винтик закатился за штаг.
По громкой связи раздается голос Старика. “Приготовиться к всплытию!”
Второй вахтофицер поддразнивает лейтенанта-инженера. “Если ты думаешь, что уже имеешь …”
“… вечернюю звезду”, глупо шутит оберштурман, “тогда наградят тебя большущей сковородкой!”
“Будет день и будет пища!” выдает Второй вахтофицер.
Мне разрешается подняться на мостик к Старику. Через бинокль смотрю в том же направлении, что и Старик. Прямо за нами стоит оберштурман. На очереди третья вахта. Оберштурман быстро оглядывается и докладывает, не отрывая от глаз бинокль: “Дымы на 92 градуса!”
Старик: “Где?”. Оберштурман оставляет бинокль висеть на ремешке на груди, встряхивает руками и указывает Старику: “Под правым обрезом большого кучевого облака!”.
Старик спрашивает вниз: “Курс?”
Доносится ответ рулевого: “110 градусов!”
Старик командует: “Держать 110 градусов!”
Спустя некоторое время рулевой докладывает: “Есть курс 110 градусов!” Старик поднимает к глазам бинокль, затем опускает его: “Обе машины – малый вперед!” Затем отходит к поручню. Расслабленно облокотившись на поручни, копошится в карманах штормовки и, достав сигару подносит ко рту, откусывает кончик, сплевывает через борт и чиркает спичкой. Прикрывшись ладонью, с наслаждением делает первую затяжку.
Небо над горизонтом на востоке сизо-серое. И на этом фоне отчетливо видна вытянутая, слегка темная, тонкая, голубовато-серая полоска, словно прорисованная одним движением кисти. Мой взгляд словно прикован к ней. Еще и еще прорабатываю детали там, где, словно кто-то величественный поработал сначала шкуркой, а затем тонкой кистью сначала окрасил всю поверхность крупными мазками, а затем ниже проложил тонкие, чистые линии. Затем, как-то вдруг, полоска пропала: морская дымка все смазала. Была ли это земля? Или мне все это лишь привиделось?
Море вновь зеркально-гладкое и также светло, как и небо. Проклятая бретонская погода! Все так внезапно меняется! Удивительно, как быстро подходит конвой сопровождения. Могу уже отчетливо различить корабельные надстройки: это два тральщика.
“Они могли бы идти и с меньшим дымом”, бросает Старик. Внезапно, словно кусок канифоли, с одного тральщика засверкал световой сигнал.
“Вызов с тральщика!” докладывает вахтенный на мостике. Но Старик уже смотрит в бинокль и читает мигающий сигнал, прямо дуэтом с лоцманом: “д-о-б-р-о-п-о-ж-а-л-о-в-а-т-ь”.