Крепость

Буххайм Лотар-Гюнтер

Старая морская поговорка производит чудо: Неистово размахивающий руками и злобно выкрикивающий проклятия Бартль останавливается и опускает руки.

Наконец ремонт закончен. Мы огибаем острый угол и ныряем в своего рода туннель под окрашенной в красное сторожкой. Затем дорога снова идет прямо.

Пфальцбург остается позади.

В кустарнике прячется вечерняя синева, быстро становящаяся все интенсивнее. Из зеленой массы выделяются синие тона отдельных крон деревьев. Даль начинает плыть в светло-синем мареве. На какие-то секунды не знаю, является ли вытянутая,

окрашенная в синее, плотно висящая передо мной масса на остром силуэте кустарника далеким холмом или же грядой облаков. Одинокий тополь стоит, словно вертикальная черта, на фоне густого синего неба.

Едем дальше – как можно дальше! Куда-нибудь все равно скоро приедем...

Мне становится все холоднее. Время от времени все тело сотрясает дрожь. Неужели снова температура? Или лихорадка? Ощущаю лишь единственную потребность: Вытянуться во весь рост. Может быть, уже через пару километров смогу это сделать...

Но что это? Снова колесо сдулось?

Мысли с трудом ворочаются в голове: На этот раз правая задняя шина – только недавно прокол был слева сзади. По крайней мере, так же.

Вопреки усталости погружаюсь в размышления: Может поменять колеса крестообразно? Передние поставить на заднюю ось и наоборот? Но быстро отвергаю эту идею: Слишком много работы!

Замечаю, что еще немного и свалюсь в обморок. Опущусь-ка лучше на полоску травы у обочины. Некое подобие фатализма охватывает меня: Наше расстояние дополнительно увеличивается чертовыми проколами шин с каждым этапом пути, а безаварийные этапы становятся все короче. Но можно ли было ожидать иного?

На этот раз, кажется, проходит целая вечность, пока два моих бойца поменяли колесо.

Почему появившаяся луна, хотя и стоит еще так низко, видится такой огромной? Она кажется не ближе к земле, чем обычно, но меняется, переходя от размера апельсина к серебряному талеру, выходя в небе высоко вверх. А может быть это всего лишь воздушные преломления, увеличивают ее до размера японского бумажного фонарика?

– Господин обер-лейтенант! – господин обер-лейтенант! – слышится как издалека. И затем снова:

– Господин обер-лейтенант! Готово! – когда я постепенно вновь возвращаюсь в действительность.

Но я вовсе не хочу двигаться, а лишь пробую открыть глаза. Снова слышу:

– Господин обер-лейтенант! – И затем на выдохе:

– Слава богу, господин обер-лейтенант! Я уж подумал, Вы...

– ... окочурился? Вы так подумали, Бартль?

– Ну, Вы лежали словно мертвец, господин обер-лейтенант. Я уже давно пробую Вас растормошить.

Лучше всего было бы для меня, если бы Бартль оставил меня в покое. Но он уже опять говорит:

– Мы готовы, господин обер-лейтенант. Мы могли бы лучше залатать, если бы нашли ремнабор.

Немного позже слева перед нами начинается движение. Приказываю «кучеру» остановиться и задумываюсь: Это движение выглядит как довольно крупное скопление подразделений. Но возможно мы сможем там подкормиться, и, вероятно, сможем там же покемарить, хоть несколько часов.

Кроме того, «кучер» должен залатать шину запасного колеса,

поскольку иначе мы не сможем двигаться дальше. А где находится столько много транспортных средств, там должен быть и насос в рабочем состоянии.

Как-то вдруг ветер доносит шум разговоров и пение. Там, кажется, привал!

– Так, на следующей улице налево!

Едва повернули, снова приказываю остановиться: Доносятся звуки аккордеона.

– Там что-то происходит! – доносится голос Бартля, уже выскочившего из «ковчега».

– Там штота двигается! – восклицает «кучер».

Внезапно Бартль, стоящий перед радиатором машины, достает пистолет и, выставив вертикально вверх руку, стреляет в воздух. Мгновенье спустя раздается несколько выстрелов. И тут...

Вспышки выстрелов! Бог мой, они же стреляют в нас! Прочь из «ковчега» – один, два шага в сторону и мордой в грязь! Хочу броситься животом на землю, но с привязанной к туловищу рукой мне это плохо удается: Валюсь боком на землю и тут же громко стону от боли.

Влажная земля источает сильный запах.

Так вот, как я лежу сейчас в этой борозде на пашне, я мог бы приказать меня здесь и похоронить. Пожалуй, только следовало бы прежде перевернуться на спину – как положено...

Этот трижды проклятый Бартль! То, что парень снова спятил, уж как пить дать!

Так и лежу теперь вытянувшись во весь рост, извиваясь от боли и не решаясь поднять голову. Быть застреленным такими же чокнутыми как Бартль, этого мне только и не хватало.

Теперь, однако, я должен перевалиться на другой бок, так как руку сверлит адская боль. Но поскольку не могу удержаться, то при этом оказываюсь лицом в земле. «Где-нибудь, когда-нибудь меня это достанет...» Не так ли все идет? «Пал ли я на берегу Дуная, умер ли я в Польше...» К этому кажется все и идет! «Так и лежу я там / где-нибудь, когда-нибудь...»

А теперь еще и дождь начинается. Ни одна строчка по такому поводу не всплывает в памяти: Я должно быть выгляжу как свинья в луже: Представляю собой сплошной ком грязи.

И тут снова грохочет залп. Автоматные очереди! Да эти собаки совершенно спятили? Если не ошибаюсь, даже слышу свист пуль над головой.

Перестрелка длится еще какое-то время, затем резко стихает. Наступает полная тишина. Возможно ли, чтобы эта стрельба велась вовсе не по нам? Или пальба велась просто в поле?

Короче, срочно залезть обратно в «ковчег» и включив фары во всю мощь, медленно въехать во двор. На этот раз, однако, с автоматом навскидку.

Высшее звание, которое обнаруживаем в деревенском доме, в дикой неразберихе – это фельдфебель. И тут только замечаю: Это люфтваффе! Фельдфебель – неуклюжий парень с большой головой на коренастом теле. Большая голова придает ему вид луны – благородный вид, в любом случае.

– А что у Вас, собственно говоря, за подразделение? – слышу вопрос Бартля. Ответ не могу расслышать. Он глохнет в неистовом крике.

– Подразделение воздушных сообщений! Радиопеленгатор помех! Никогда не делали ничего подобного! – кричит мне Бартль в паузы между раздающимся шумом.