Крепостная маркиза
Шрифт:
Княжна! Пусть так и будет. Навряд ли в ближайшее время в Дежансоне объявится князь Потемкин и предъявит на нее свои супружеские права. Может, и вообще не объявится. Значит, свое скоропалительное замужество Соня и не будет обнародовать. Зря она сказала о нем и Агриппине. А впрочем, разве можно вообще ничего никому не говорить? Этак голова лопнет — самой все передумывать и переживать.
И внутри же все надуманное оставлять. Всякой живой душе друг необходим!
— А не может случиться так, что у маркиза окажутся еще какие-то наследники? — спросила Соня у мадам Фаншон,
Та скользнула глазами по ее лицу. Во взгляде женщины было все, что угодно, кроме корыстного интереса.
— Может быть, и есть, но он никого из нас не ставил об этом в известность, — тихо сказала она.
— Маркиз де Баррас мне тоже ничего не говорил, — решила высказаться напрямую Соня, — но я догадываюсь, что ваши сыновья — его кровь.
Глаза мадам Фаншон испуганно метнулись в сторону. Она нервно сцепила руки, будто удерживая дрожь. Но в последний момент выпрямилась и посмотрела на Соню в упор.
— Нам ничего не надо, — гордо сказала она. И добавила, как бы про себя:
— Я просила его, умоляла никому об этом не говорить. Люди не любят бастардов… У меня был один друг, любил… издалека. Он предложил мне вступить с ним в брак. Огюст Фаншон и дал мальчикам свое имя. Огюст давно умер, но я не могла предать его память. Ведь все считали мальчиков его сыновьями, понимаете?
Она посмотрела на Соню с надеждой. Мол, я рассказала вам свою тайну и надеюсь, что вы никому о ней не скажете.
Теперь все стало на свои места. А то Соне показалось, что мадам Фаншон испугалась. Француженка считала тайной для всех то, что лежало на поверхности.
Интересно, маркиз Антуан предлагал когда-нибудь ей свою руку и сердце? Вряд ли. Он не мог на ней жениться. Аристократ, маркиз… Словно назло общественному мнению, перед смертью он женился на Агриппине. Раз общество осуждало его любовь к мадам Фаншон, пусть теперь злословят по поводу его странного брака с иностранкой. Да еще и простолюдинкой. Между тем Сонина визави, делая некоторое усилие — частенько, наверное, приходилось ей вот так смирять свою гордыню, — поправилась:
— Мне лично ничего не надо. Разве что мальчикам… на обзаведение хозяйством… Они себе уже и невест присмотрели, да только мы все никак не наберем достаточно денег…
Она прервала себя, застеснявшись: вдруг Соня подумает, будто она жалуется.
— Каждый отец думает о своих наследниках на пороге вечности, — сказала Соня, — и в этом нет ничего постыдного.
— Ах, ваше сиятельство, в последнее время маркиз де Баррас и сам, кажется, испытывал денежные затруднения…
Соня вдруг подумала о том, как злился на отца Флоримон, вынужденный на осуществление своих планов добывать деньги любыми средствами, в то время как в подземелье замка его родного отца лежало такое богатство! Вот он и не смирился с тем, что должен делить его с какой-то иностранкой. И вообще с кем-то делить то, что целиком можно взять ему одному. Старый замок, понятное дело, он не считал капиталом. В него, наоборот, надо было бы вложить немало средств, чтобы он обрел прежнее величие.
Но, насколько Соня знала, прежде у маркиза были и земли, и леса… Вряд ли он всего лишь проживал « свое богатство. Может, он куда-то вкладывал деньги, потому другим и казалось, что он обеднел? Странно, что оба друга — и русский, и француз — на пороге смерти оказались не слишком состоятельными. По крайней мере, на взгляд окружающих.
Но полно раздумывать о деньгах маркиза! Это даже невежливо вот так, посреди разговора с мадам Фаншон, углубляться в свои мысленные рассуждения о чужих деньгах.
— Нас предупредили, что завтра в замок приедет нотариус, — сказала Соня, — и тогда, думаю, мы все узнаем о последней воле маркиза.
— Так вот почему нотариус передал, что завтра меня с сыновьями ждут в замке, — несколько растерянно проговорила мадам Фаншон. — Вы не будете возражать?
— Как я могу возражать? Да и маркиза наверняка не будет против. Вы наравне со всеми имеете право знать, что написано в завещании.
Значит, старый маркиз ничего не сказал про подземелье и сложенное в нем золото своей любовнице?
А вот сын как-то все равно о сокровище узнал.
Антуан де Баррас до последнего момента пытался сохранить в целости то, что принадлежало ему и умершему другу… Охранял, да охраняемое из рук вырвали. Может, именно этого и не смог пережить старый Антуан, а вовсе не зелья, которым напоил его любимый сыночек. Неужели Флоримон ухитрился вывезти из подземелья все золото? А если вывез, куда смог его спрятать? Это ведь не несколько слитков.
Сотни пудов!
Соня отчего-то сейчас явственно представила себе, как долгие годы Антуан де Баррас фунт за фунтом выплавлял это золото на своей тайной фабричке.
Интересно, у него были на ней какие-нибудь рабы из Африки или он нанимал работников и платил им за молчание? Как удалось сохранить все в тайне?
Итак, год за годом плавилось в слитки золото, и тщетно Антуан ждал приезда русского друга, который вложил в его производство почти все свои деньги. И, как выяснилось, не прогадал.
Если бы в свое время деда Сони Астаховой не убили, он приехал бы во Францию, где друзья-товарищи поделили бы полученное золото, превратив его поначалу в деньги, имеющие хождение в государстве Французском. Или в драгоценности. Наверняка у Еремея Астахова был разработан план, как это сделать. А вот Соня себе и представить не могла, как удалось бы пользоваться золотыми слитками, не вызывая законного интереса у министерства финансов Франции.
Тот, кто много лет назад убил князя Астахова, и не подозревал, что своим поступком обездолил сразу две семьи. Кроме того, что лишил жизни талантливого ученого.
Это все, конечно, к тому, что в подземелье осталось золото. Должно было остаться! Ведь Эмиль нечаянно запер в нем вора в момент кражи!
Опять Софья стоит и гадает, что осталось в подземелье. Вот когда закончатся связанные с погребением умершего процедуры, можно будет все и узнать.
Похороны выглядели пышными. Надо сказать, немало тому способствовали усилия Софьи. Она отдала Патрику один из двух оставшихся у нее перстней — свой, как говорится, военный трофей.