Крепостная маркиза
Шрифт:
Вот что сочинила Соня по поводу единственного вопроса Эмиля, есть ли у нее деньги для покупки цветов.
— На цветы найдем, — сказала княжна.
Эмиль ей поклонился, словно она этими словами его облагодетельствовала.
Отчего-то ее побаивался сам маркиз Флоримон, который очень редко кого-то боялся. А вот Эмиль в ней никакой особой силы, кстати, не усматривал. Скорее всего, маркиз видел в этой русской аристократке что-то, что с первого взгляда трудно углядеть…
А у Сони еще оставалось немного денег от продажи первого перстня.
На самый крайний случай существовал еще последний перстень, с топазом, — самый дорогой из тех, что подобрала Люси на месте схватки бандитов и гвардейцев, сопровождавших Софью в Австрию.
Княжна уже перестала угрызаться сомнениями на этот счет. В конце концов, то, что сделала Люси, вовсе не мародерство, как Соня думала вначале, считая, что присваивать вещи мертвых отвратительно. Но, оказывается, есть такое понятие — военные трофеи.
Вот так. Стоит только подобрать к своим действиям нужные слова, как они приобретают совсем другой смысл!
Трое заговорщиков сделали так, как и задумали: послали Эмиля в цветочный магазин, откуда он привез целую повозку цветов. К ним — три траурных венка.
Потом они уселись в карету и двинулась к склепу, ни от кого не таясь. Кстати, если бы кому-нибудь и случилось обратить на их выезд внимание, то вряд ли этот «кто-то» стал бы заглядывать внутрь кареты. Молодая вдова может покупать сколько угодно траурных венков — понятное дело, она благодарна старому Антуану: он женился на ней, иностранке, да еще, судя по слухам, вовсе не знатной. Оставил ей свой титул, деньги. Потому ничего странного нет в том, что она покойника добром поминает…
Впрочем, даже если бы кто-то настырный и заглянул внутрь, то ничего крамольного он бы не увидел, ведь сверток с покойником был упрятан под сиденье повозки, а сиденье завалено цветами. Такими пахучими! Своим ароматом они полностью заглушали просачивающийся из свертка запах тления.
Когда все трое вернулись в замок, Патрик уже ждал их перед запертой Эмилем парадной дверью.
На его удивленно-вопросительный взгляд Соня небрежно ответила:
— Мы возили цветы к усыпальнице маркиза де Барраса.
И это было правдой, хотя Соне показалось, что Патрик ей не поверил. Впрочем, его дело, верить или не верить.
Проделали они всю операцию в лучшем виде, хотя Эмилю пришлось изрядно попотеть, сдвигая в сторону могильную плиту, а потом возвращая ее на место. На всякий случай они решили положить останки Флоримона в одну усыпальницу с отцом. Может, в смерти на них снизойдет покой и согласие, какого не было между маркизом Антуаном и его сыном при жизни…
Перед тем как задвинуть плиту на место, Эмиль взглянул на женщин, словно попросил оставить его наедине с покойным. Женщины отошли в сторону, что не помешало им слышать, как тот бормочет заупокойную молитву.
Обратно ехали так же: Эмиль сидел на козлах, а Соня с Агриппиной внутри, невольно прижимаясь друг к другу. В повозке словно все еще витал дух покойного Флоримона, похороненного без святого причастия.
— Я выполнил поручение вашего сиятельства, — проговорил Патрик.
Соня глянула на него с недоумением. Какое такое поручение? Что он имеет в виду? Она чуть было не спросила это вслух и только в последний момент спохватилась. Ко всем недостаткам у нее еще и память плохая!
— Нашел учителя фехтования, — напомнил ее дворецкий, скрывая усмешку.
Не делает ли Соня ошибку, выбирая себе в услужение не почтенного мажордома, человека пожилого возраста и с опытом работы при господах, спокойного и привыкшего не вмешиваться в дела своих хозяев, а молодого, полного сил, к тому же чересчур сообразительного?.. И вдобавок бывшего на службе у подруги французской королевы! Судя по всему, он выполнял самые деликатные ее поручения. И до сих пор, кроме имени. Соня ничего о нем не знает. Кто он на самом деле, как оказался при французском дворе, от чего спасла его герцогиня де Полиньяк? И почему ему — не французу — так доверяла?
А больше всего тревожило княжну то, что, ничего не зная о Патрике, она сама перед ним была как раскрытая книга. Он читал по ее лицу так свободно, будто знает ее с детства. Ненадолго же хватило у нее умения скрывать свои чувства.
Сколько Соня читала, например, английских романов, герои которых сохраняют бесстрастность в самых трудных ситуациях. А сама в обычном разговоре выдавала себя с головой! Хорошо, Патрик достаточно воспитан, чтобы ей эти ее промашки не показывать. Но то, что он их замечает, несомненно. То есть Патрику очевидно: княжна хочет что-то от него скрыть. Она могла бы обмануть кого-нибудь не слишком наблюдательного, но бывший гвардеец к таким людям явно не относился.
А ведь совсем недавно она мечтала о том, как станет вместе с мужем Григорием Потемкиным добывать для России сведения, применяя для этого свои умения и таланты, а тому, чего не умеет, Соня собиралась упорно учиться… Тоже мне, шпионка! Много ли пользы принесет в работе такая женщина, которая не может противостоять какому-то гвардейцу! Уж она бы наработала со своей врожденной рассеянностью и неумением выкручиваться из щекотливых ситуаций…
Кстати, в этом она себя и прежде винила. Получается, ничто не сдвинулось с той самой точки. Она только и делает, что самоедством да самоуничижением занимается. Наверное, ей не учителя фехтования для начала надо искать, а человека, который научил бы ее следить за выражением лица. Чтобы разбирающиеся в физиогномике люди не могли читать по нему, как по книге…
А что, если такой учебой с нею станет заниматься Патрик? Или Соня приписывает ему способности, которых у него вовсе нет?
Чтобы исправить затянувшуюся паузу и неловкость, возникшую опять же из-за ее задумчивости некстати. Соня изобразила живейшее участие к сообщению Патрика. Ведь может, когда очень хочет!
— И что, много ли он берет?
— Десять уроков — два ливра. Я сказал, что мы подумаем. Пусть и он подумает. Небось вполовину плату завысил!
— И когда он готов приступить к урокам?