Крепостная маркиза
Шрифт:
— Она вся состояла из особых примет! Такое впечатление, что это была наполовину женщина, наполовину зверь.
— Ого, женщина-зверь. Вряд ли бы ее не заметили… Вы не преувеличили от страха, который она когда-то на вас нагоняла?
— Я именно так ее воспринимала. Будто в ее роду, кроме людей, оказался не то волк, не то огромная собака… У нее была очень красивая нежная кожа, красивая грудь, но при том ужасный рот с огромными зубами-клыками, на которые губ не хватало, так что полностью рот она никогда не закрывала. Причем говорила Мари так, будто эти зубы мешали ей или она не успела выплюнуть то, что до этого жевала.
Патрик, слушая Соню, даже подался вперед и ловил каждое ее слово. Мгновение подумал, словно переваривая ее сообщение, а потом попросил:
— А не могли бы вы, ваше сиятельство, вспомнить еще какие-нибудь подробности ее внешности?
— Момент! Знаете, в этой женщине все было странно. Как будто кто-то недобрый взял и перемешал в одном облике красоту и безобразие. Судите сами: над красивыми серыми глазами, которые могли бы украсить любое женское лицо, нависали широкие и густые брови, сросшиеся на переносице. Они больше подошли бы суровому бойцу, чем девушке с нежной белой кожей…
— Странно, что никто из тех, кто когда-либо встречался с Флоримоном, не упомянул об этой молодой женщине… Ведь она молода?
— Думаю, не старше двадцати, но в ее лице есть что-то… от обозленного ребенка.
— Вы думаете, ваше сиятельство, это удачное сравнение? Вы говорили, Мари производила неприятное и даже зловещее впечатление. И вдруг ребенок…
— Не знаю, — задумчиво произнесла Соня, — но мне кажется, обозленный ребенок может быть очень жесток.
— Вы так хорошо знаете натуру ребенка? — удивился Патрик.
— Наверное, просто мне давно пора иметь своих детей, — вдруг вырвалось у Сони, не иначе под действием коварного грога.
Патрик опустил голову. Чтобы скрыть улыбку, или что-то похожее беспокоило и его?
Как всегда, отпущенные на свободу мысли Сони побежали, не сдерживаемые ничем. И нарисовали ей картину некой обитой деревом комнаты — может, то был охотничий домик или просто лесная избушка.
Она и сама не знала, откуда взялась эта картинка.
Домик был маленький, но вовсе не убогий. Окна из настоящего стекла, резные стулья вокруг небольшого, но явно дорогого стола. И Патрик, одиноко сидящий перед свечой, горевшей в большом серебряном подсвечнике.
Но что это? В комнате Патрик не один. Позади него на огромном ложе из блестящего рыжего меха лежит женщина. Кажется, она больна, потому что из груди ее доносится хриплое, даже со свистом, дыхание.
Патрик медленно отпивает из золотого кубка глоток, кажется, тоже грога и беспокойно оглядывается на лежащую. Но она по-прежнему неподвижна…
Что это было за видение? Может, блики свечи на матовой поверхности кувшина вызвали его, или на Соню так странно подействовал непривычный напиток?
— Дети… — задумчиво произнес Патрик. — Без них жизнь всякого человека теряет смысл. Остается лишь прожигать ее, бросая на ветер нажитое богатство только лишь потому, что его некому передать.
— Патрик, что с вами? — шепотом спросила его Соня. А что, если видение было вовсе не ее, а Патрика, но она каким-то странным образом его увидела…
Какие удивительные вещи могут происходить с человеком… Особенно если он не находит им достоверного объяснения…
— Но у вас, — он вдруг цепко взглянул в ее лицо, словно ему надо было удержаться на этой стороне сознания, не упасть в далекое прошлое, которое все равно нельзя было вернуть, — думаю, было немало возможностей… Я хотел сказать, вы так потрясающе красивы, что вам стоит только захотеть, и у вас было бы уже много детей…
Ну вот, напросилась! Что еще мог сказать молодой человек, чтобы успокоить женщину в минуту слабости? Много детей. Почему до сих пор ей не приходили в голову мысли о детях? А что, если Софья бесплодна?
Последняя мысль, столь неожиданно пришедшая ей в голову, казалось бы, ни с того ни с сего, даже испугала княжну. Ведь на ее счету несколько ночей близости… с ее венчанным супругом, с Григорием Тредиаковским, урожденным князем Потемкиным. И ничего. Теперь она уже точно может сказать, что семя князя в ее чреве не завязалось. К сожалению. Или к счастью?
Что сейчас Соня делала бы с ребенком? И как посмотрели бы на ее дитя окружающие? Тот же Патрик, например. Размахивать перед собой бумагой, в которой сказано, что она — замужняя женщина? Но ведь тогда ей бы не удалось скрыть, как она того хотела, что состоит в законном браке. Невозможно совместить невозможное.
Нужно было срочно отвлечься от мрачных мыслей, и она взглянула на канделябр — свечи в нем почти все оплыли, и остались совсем маленькие огарки.
— Я должна пожурить вас, Патрик, — сказала она. — Скоро все свечи погаснут, а вы за этим не проследили. Мадам Фаншон уверяла, что со временем Вивиан станет умелой горничной, но пока, видимо, надо ее проверять…
— Простите, ваше сиятельство! — спохватился он и направился к двери, говоря на ходу:
— Вы правы.
Поиски поисками, но я не должен забывать о своих обязанностях.
Вернулся он несколько мгновений спустя со свечой в руке.
— Оказывается, это не единственный мой проступок. Я не знал, что в замке нет запаса свечей. С утра я дам распоряжение Шарлю, но сейчас… В доме оказалась целой всего одна свеча.
Он ловко вставил ее в канделябр как раз вовремя, потому что горела теперь только одна эта, новая.
Впрочем, полумрак вовсе не мешал молодым людям предаваться отдыху, а Соне, несмотря ни на что, все более углубляться в свои грустные мысли.
Ну хорошо, разбогатеет она. То, о чем мечталось — вернуться в Петербург богатой женщиной, — близко к завершению, а остальное… Чего нет в ней, княжне, из-за чего ее обошло стороной обычное женское счастье? Разве она уродлива, горбата, разве многогрешна?
Да, именно так. Ее наказывает бог. Она совершила грех непослушания — сбежала во Францию из-за опеки старшего брата, которого была обязана во всем слушаться. Из-за Сони погиб на дуэли граф Воронцов, а граф Разумовский вынужден был бежать из страны. Наконец, она без церковного благословения отдала свою честь мужчине… Да после всего этого ей и жить-то на земле должно быть совестно!