Крепостная маркиза
Шрифт:
Бедная княжна совсем запуталась. Голова у нее кружилась, мысли кружились тоже. Ей было жалко себя и страшно от того, как много грехов на ее душе.
Ей страшно хотелось, чтобы кто-то сильный приласкал ее, погладил по голове, как в детстве, и сказал:
— Не плачь, Сонюшка, все будет хорошо!
Что поделать против таких приступов слабости?
Она больше не могла сдерживаться.
Но, кажется, ее как раз и гладят по голове… И успокаивают:
— Не плачьте, княжна, все будет хорошо!
Патрик. И в глазах
Как давно ее никто не жалел! Словно до сего момента ее несчастная душа свернулась, точно ежик, иглами наружу и колола ее изнутри. Не очень больно, но неуютно.
— Патрик!
Она прижалась к его руке мокрой от слез щекой.
И вот уже он стоит подле нее на коленях и обнимает. Оттолкнуть его? Но как это приятно, когда его губы касаются легкими поцелуями ее щек, глаз, шеи.
А руки успокаивают, прижимают к себе. И хочется забыться и нырнуть в спасительное тепло чувств…
Она прикрывает глаза и отдается на волю его рукам, которые поднимают ее и несут к дивану. Какая-то часть ее сознания пытается что-то сказать, предостеречь, но она не хочет ничего слушать.
Соня уверена: Патрик тут же отпустит ее, хотя он весь натянут, словно струна, и горит желанием. Она, кажется, еще не встречала человека, который бы настолько владел собой. Нет, он ни за что не посмеет, если она…
Но Соня выдохлась. Да, она устала бороться с самой собою. Мало ли запретов уже нарушила она!
Тех, что прежде и в мыслях нельзя было нарушать.
Скоро ей будет двадцать шесть лет…
Она лишь хотела сказать, чтобы он задул свечу, последнюю из тех, что горели в канделябре, но не успела. Поцелуй, которым он заглушил ее слова, унес последние остатки здравомыслия…
16
Это был ее мужчина. Теперь Соня могла сравнивать. Григорий — ее первый мужчина и муж — не шел ни в какое сравнение с Патриком. На мгновение у нее мелькнула мысль, что Версаль научил его многому. Гораздо большему, чем ее. Ну и что ей до этого?
Кокетка… Нет, кокотка… Падшая женщина… Запятнавшая свою честь некогда порядочная женщина…
Соня лежала в постели и лениво перебирала эти слова, примеривая их на себя, но как-то отстраненно, вроде со стороны. То есть так стали бы говорить о ней в петербургском свете. Если бы узнали. Но ведь могут и не узнать! Кто бы о ней что-то рассказал, появись она вновь в Северной российской столице?
Ну вот, теперь она додумалась до того, что главное не сам грех, а то, что о нем узнают люди.
Прежде княжна слышала, что англичане в постели сухи и даже бесчувственны. Словно не любовью занимаются, а воюют. Мужчины сосредоточены и всякое встречное движение женщины расценивают как непотребство. Якобы англичанки должны лежать под ними без звука и движения… Помнится, в Версале Жозефина д'Аламбер рассказывала ей анекдот, в котором супруг возмущенно спрашивал у жены: «Дорогая, вы никак пошевелились?!»
Странно, Соня так мало была знакома с Жозефиной, а вспоминает ее до сих пор. Эта юная француженка, в равной мере простодушная и развращенная, — настоящее дитя нравов, царящих при дворе.
Хотя говорили, что его не сравнить с двором Людовика Четырнадцатого, но Соне надолго хватит впечатлений, полученных и при этом дворе.
На отношения между мужчиной и женщиной Жозефина смотрела так же легко, как на ежедневное принятие пищи. Тогда Соня слушала ее вполуха, мысленно отвращаясь от пикантных подробностей.
А впрочем, какая разница, откуда Патрик почерпнул свои знания, если он доставляет Соне просто неземное блаженство? Подумать только, не будь она… несколько легкомысленной, могла бы никогда и не узнать, что по-настоящему происходит между мужчиной и женщиной. Такое, что они потом готовы умереть в объятиях друг друга…
Что-то она все о смерти! Откуда пришли к Соне эти мысли? Наверное, от смеси неведомого прежде восторга и раскаяния, которое все еще не отпускало Соню, грозя ей, что она будет гореть в геенне огненной, как неверная жена.
С чего все это началось? Ну да, Патрик стал ее утешать. И целовать. И она потянулась к нему за утешением. В первом взрыве страсти сгорели все ее прежние страхи, но… пришли новые. Например, в какой-то момент Соне показалось, что кто-то приоткрыл дверь в гостиную.
Патрик ничего не заметил, а уж он — прирожденный следопыт и, надо думать, обладает совершенным слухом…
Вот, Соне уже что-то кажется. Но все же она готова была поклясться, что слышала не только скрип двери, но и удаляющиеся легкие шаги. Даже успела подумать: хорошо, что Патрик в своем нетерпении не стал ее раздевать, а как-то ловко поднырнул под ее юбки… Краска залила лицо Сони при одном воспоминании о случившемся в гостиной.
Потом Патрик, держа в руке канделябр с той самой единственной свечой, проводил Соню до ее опочивальни, но не остался за дверью, а вошел вместе с нею, чтобы уже среди полотна и кружев продолжить то восхитительное действо любви, которому Соня отдалась со всем своим нерастраченным пылом.
— Теперь я могу и умереть, — сказал Патрик, слегка нависая над лежащей Соней и вглядываясь в ее лицо, словно хотел отпечатать его в своей памяти навечно.
Ну вот, он тоже о смерти. Неужели взрыв страсти так силен, что его и вправду сравнивают со смертью?
«Экстаз — малая смерть» — так говорила уже упомянутая Жозефина.
Полумрак с дрожащим пламенем единственной свечи придавал облику княжны еще больше таинственности, и у Патрика отчего-то щемило сердце. Странно, что он не постеснялся Соне в том признаться.