Крепостная
Шрифт:
Урусов заметив, что Груша ушла, вмиг осадил жеребца и тоскливо посмотрел на белёный сарай, за которым пару минут назад скрылась девушка.
– Ты это что еще удумала? Нехорошо это, с барином блудить! – произнесла важно Агафья.
– Все тебе не так, грех да грех, – огрызнулась Проша, недовольно глядя на Агафью. – А может, я тоже барской жизни хочу, как наша Грушка.
На крыльцо выглянула Дуня.
– Прошка! Пол еще не метён, а ты тут лясы точишь! – пожурила она.
– Да иду уже! – огрызнулась та и, бросив последний оценивающий взгляд на князя, поплелась в дом.
Свернув на узкую тропинку, ведущую к сараю, Груша наткнулась на дворника.
– Илья Миронович, вы Андрея Прохоровича не видели? – обратилась она к нему.
– На конюшне вроде был, – ответил Илья, продолжая собирать прошлогоднюю листву.
– Спасибо.
– Сегодня одна из кобыл начала жеребиться, – добавил ей вслед дворник.
Более недели Груша не видела Андрея, с того самого вечера, как он поцеловал ее в темном саду. Воспоминания о том сладостном поцелуе постоянно преследовали девушку, и она жаждала вновь повстречаться с Елагиным наедине. Но молодой человек безвылазно находился на посевной, которая подходила к концу. Засветло он уезжал на поля и возвращался лишь поздно ночью. Именно об этом каждый день ей рассказывала Агафья. И вот сегодня, когда Грушенька спустилась в кухню после обеда, Агафья тихо сообщила, что Елагин приехал с полей полчаса назад и, быстро перекусив, ушел в сторону конюшен. Первым порывом Груши было немедленно идти туда же и наконец-то увидеть Андрея, потому что за эти долгие десять дней ее сердце совсем истосковалось по молодому человеку. Но едва она устремилась прочь из дворца, как в парадной наткнулась на княжну. Окинув каким-то недовольным взором Грушу, Татьяна велела девушке собираться с ними на спектакль к Лопухиным. И та, опечаленная, поплелась в свою комнату, совершенно не горя желанием никуда ехать, но и не смея ослушаться княжну. И вот теперь у нее было немного времени, чтобы хотя бы на краткий миг увидеть Андрея.
Пройдя на конный двор, Груша обогнула манеж, на котором Иван выезжал поджарого вороного жеребца, и подошла к одноэтажному белёному зданию. Она вошла в темную конюшню и немного постояла у входа, чтобы глаза привыкли к темноте.
– Андрей Прохорович?! – прозвала Груша молодого человека. Но ей никто не ответил.
Девушка прошла внутрь. Продвигаясь по проходу, устланному сеном, она заглядывала в стойла, где находились лошади, надеясь увидеть Андрея.
– Андрей Прохорович! – вновь прозвала Груша.
Неожиданно из-за угла показалась высокая мощная фигура Елагина.
– Что там еще? – спросил раздраженно он. Но, разглядев светловолосую девушку в ярком, янтарного цвета платье, напрягся всем телом. Его холодно-властный взор изменился и стал ласковым и добрым. – Грушенька, вы?
Он чуть приблизился, остановившись от нее в паре шагов. Глаза их встретились, и оба ощутили, что этого момента ждали долгие мучительные дни разлуки. Груша, посмотрев на молодого человека, улыбнулась и тихо проворковала:
– День добрый, Андрей Прохорович…
– И вам добрый, – так же тихо ответил Елагин, будто под неким гипнозом сделал два шага к девушке и замер в манящей интимной близости от нее. Его взгляд остановился на ее губах, и Груша ощутила, как ее обдало жаром.
Андрей отчетливо вспомнил подробности их последней встречи. Чувствуя, как его вновь, как и тогда в саду, накрывает безудержное вожделение, он порывисто задышал, ощущая неистовую потребность прикоснуться к ее стройному стану.
Поймав его красноречивый темный взор, направленный на нее, Груша смутилась и вымолвила:
– Мы так давно не виделись…
– Вы хоть немного думали обо мне, Грушенька? – глухо спросил молодой человек и еще сильнее склонился над ней. В этот момент сбоку звонко заржал конь и послышались шаги. Словно ошпаренный, Елагин отпрянул от Груши, понимая, что конюшня не самое лучшее место для свидания. Здесь постоянно сновал народ. Когда мимо них прошел Степан, ведя под уздцы гнедого жеребца, и как-то косо посмотрел в их сторону, Андрей прокашлялся, пытаясь совладать с голосом, который отчего-то охрип. – Вы что-то хотели? – спросил Елагин, уже взяв себя в руки, и его голубые глаза заблестели.
– Если вам не трудно, купите мне, пожалуйста, в городе кисти, краски и холст, – попросила Груша.
– Художничать будете? – спросил молодой человек. Груша медленно кивнула, и он, улыбнувшись, заметил: – Ладно, куплю…
Его взор опять уперся в ее губы, и в следующий миг за их спинами раздался обеспокоенный возглас Агафьи:
– Грунюшка, иди скорее! Княжна уже вышла и сердится, что тебя нет.
– Ох, простите меня, Андрей Прохорович, – пролепетала Груша и без промедления подхватила юбки, устремившись наружу.
Здание театра в Дольском было двухэтажным, помпезным и немого кичливым в архитектурном исполнении. В фойе театра толпилась разноликая, надушенная и одетая в черно-белое богатая публика. Женщины были облачены в летние сильно открытые платья, от бело-молочного до кремового оттенков. Мужчины – в черные фраки и брюки.
Татьяна и Груша стояли около большого зеркала в фойе крепостного театра и оправляли наряды. На Татьяне было белоснежное легкое шелковое платье, перчатки и фамильный бриллиантовый гарнитур, доставшийся ей от покойной матери. Груша, единственная в этой заполненной зале, одетая в атласное платье сочного оттенка, чувствовала себя немного неловко. Вся публика прекрасно знала, кто она. Оттого женщины и девицы-дворянки искоса рассматривали ее и с презрением отворачивали головы, а мужчины надменно окидывали ее темными оценивающими взорами.
– Я же тебе велела надеть что-нибудь бледное, – недовольно обратилась княжна к Груше. – Вырядилась как на ярмарку.
– А, по-моему, премилое платье, – раздался позади девушек голос Урусова. Константин ненадолго отходил, чтобы поздороваться с гостями. Едва приблизившись к зеркалу, где стояли девушки, он жадно пробежался взором по стройной фигурке Груши, на некоторое время остановив взгляд на неглубоком декольте ее платья. Чуть прищурившись, князь галантно предложил. – Пойдемте в залу. Скоро начнется спектакль.
Константин, одетый в свой парадный военный мундир с красным ментиком через плечо, галантно подставил оба своих локтя девушкам и повел их внутрь большого театрального зала, который освещался множеством свечей, горящих в огромных люстрах. Они вошли в отдельную ложу, приготовленную князем Лопухиным специально для их семейства. Посадив Грушу справа от себя, а сестру слева на бархатные кресла, Урусов вальяжно устроился сам. Взяв бинокль, лежащий на небольшом столике рядом, Константин начал рассматривать дам, сидевших в ложах напротив. Минут через десять, состроив кислую мину, он отложил бинокль и перевел взор на Грушу, которая тихо сидела рядом.