Крещение огнем
Шрифт:
И тут, как по мановению волшебной палочки, на телеэкране возникла Джен, которая вела репортаж из самого центра Мехико, стоя на фоне Паласио Насиональ. В окружении вооруженных до зубов, ухмыляющихся солдат журналистка непринужденно рассказывала о том, что ей удалось увидеть. Упомянула она и о встрече, которую ей назначил один из членов Совета тринадцати. По ее словам, эта организация состояла из офицеров сухопутных и военно-воздушных сил, взявших на себя функции правительства.
Льюис почувствовал, как в нем закипает гнев. Он отвернулся и пробормотал:
— Боже милосердный! За несколько часов ей удалось узнать о происшедшем больше, чем всему ЦРУ! Что за фарс! Что за дурацкий фарс!
Свдя напротив полковника-мексиканца, Джен Филдс была, как никогда, довольна собой. Всего за несколько часов ей удалось отснять много материала, установить контакт с находящимся у власти Советом, договориться об интервью с одним из членов этого Совета и даже получить помощь мексиканских военных для передачи ее первого репортажа в штаб-квартиру WNN в Вашингтоне!
А теперь прямо перед ней сидит — так ей, во всяком случае, сказали — один из инициаторов переворота, "который положил конец корыстному правлению президента Монтальво, представлявшему интересы меньшинства". Хотя форма мексиканского полковника была порядком помята, и на ней виднелись следы пыли и грязи, держался он как заправский военный. И это, вместе с его безупречным английским языком и положением, занимаемым в Совете тринадцати, давало Джен шанс сделать отличный репортаж — он будет гораздо лучше любого материала, который другие агентства новостей могут надеяться получить в ближайшее время. Теперь ей необходимо одно: вытянуть из полковника несколько интересных фактов, чтобы добавить их к той основе из официального материала, которая у нее уже есть.
— Скажите, полковник, что именно убедило вас в том, что законно избранное правительство Мексики больше не выражает интересы народа?
Вопрос американской журналистки не понравился Гуахардо, но он ничем не выдал своего недовольства. Глядя Джен прямо в глаза, он мысленно сформулировал ответ, переводя его в уме с испанского на английский. Затем наклонился к ней:
— Боюсь, на этот вопрос нельзя дать однозначный ответ. За последние несколько недель я сам не раз задавал его себе. — Альфредо помолчал и откинулся в кресле. Продолжая говорить, он жестикулировал правой рукой: то отводил ее в сторону ладонью вверх, то, желая подчеркнуть свои слова, наставлял указательный палец на журналистку. — Я много раз спрашивал себя: неужели никак не обойтись без насильственных мер? Неужели нет лучшего выхода? Не проходило дня, когла бы я не говорил себе: надо дать режиму шанс. Может бцть, все-таки дела изменятся к лучшему. — Гуахардо замолчал и, со вздохом опустив правую ладонь, склонил голову, будто разглядывая свою руку. — Но, увы, ничего не менялось. Одни политики приходили, другие уходили. Под звуки фанфар и пламенных речей вводились в действие все новые программы уменьшения национального долга, создания новых рабочих мест и решения социальных проблем. На какое-то время дела в той области, на которую была направлена конкретная программа, начинали улучшаться...
В следующий момент Гуахардо изменился, и столь внезапное преображение застало Джен врасплох. Она встретилась с холодным, отчужденным взглядом полковника; правая рука Альфредо теперь была стиснута в кулак, и он, размеренно ударяя себя по бедру, хрипло и отрывисто продолжал:
— Но как только все переставали обращать внимание на данный вопрос, политики Извращались в свои великолепные виллы, а о выполнении программ и думать забывали. Единственное, что оставалось неизменным, — это лица людей. Мы видели, как надежда в их глазах медленно умирает под гнетом суровой реальности: жизнь в Мексике становится все невыносимее.
Выслушав ответ полковника, Джен на миг растерялась и замолчала. Более получаса ей потребовалось, чтобы расшевелить его, и наконец-то это удалось. Чувствуя, что такую возможность упускать нельзя, она продолжала задавать вопросы:
— Так, значит, вы и ваши товарищи решили,, что пришла пора действовать. Но, скажите, неужели это требовало устранения всего правительства и руководства ИРП и других политических партий? Ведь наверняка не было необходимости преследовать ОСПМ и ПНД. И разве не лучше иметь их соратниками, а не противниками, когда вы начнете формировать новое правительство?
И снова Альфредо ответил не сразу. Размышляя, он продолжал смотреть журналистке в глаза. Она пытается его спровоцировать. У него возникло такое ощущение, будто американка вонзила ему в грудь нож и теперь медленно его поворачивает. "Ну что ж, — подумал он, — ты хочешь от меня реакции? Сейчас ты ее получишь!".
И все же Гуахардо, профессиональный солдат до мозга костей, всеми силами старался сохранить самообладание.
— ИРП, как огромная раковая опухоль, расползлась по всей стране. Ее метастазы есть везде и всюду. И тот, кого они затрагивают, тоже становится жертвой болезни. Люди, подобные моему отцу, десятилетиями пытались бороться с этой опухолью изнутри. Отец был предан своей партии, и выполнял все, что ему приказывали, веря, что действует на благо Мексики. И все это время закрывал глаза на взяточничество, на коррупцию, на фальсифицированные результаты выборов, на растрату денежных средств. Я слышал, как он по ночам говорил матери, что если у него будет власть, он сделает все, как нужно. Он выступит вперед, как рыцарь на белом коне, и все изменит.
Сделав паузу, полковник повернулся в кресле и взглянул на огромную фреску, с изображением героев первой революции. Не глядя на Джен, он продолжал:
— Думаю, что в глубине души он действительно считал, что поступает правильно. Я искренне верю, что он, как и лидеры ОСПМ и ПНД, делал все от него зависящее. Но опухоль поразила и отца. Ее метастазы постепенно разъели его, лишив остатков сострадания. В конце жизни он походил на человека, который так долго смотрел на солнце, что стал слеп к окружающему его миру. Он не понимал, что вокруг него — мрак, грозящий уничтожить все, что олицетворяла собой революция.
— А вы сами, полковник, видите себя спасителем на белом коне, явившимся, чтобы казнями и террором избавить Мексику ото всех зол?
Гуахардо почувствовал, как кровь бросилась ему в голову. Он весь подобрался и повернулся к американке. Альфредо в упор смотрел на Филдс, изо всех сил стараясь сохранить выдержку. "Какая самоуверенность, — думал он. — Как может она, сидя здесь в этом костюме и туфлях, за которые заплатила больше, чем средняя мексиканская семья может заработать за полгода, понять, чего мы добиваемся? Что ей известно о нищете, о разбитых мечтах, о мертворожденных надеждах? Как посмела она явиться в мою страну и навязывать свою мораль моему народу, даже понятия не имея, что это значит — быть мексиканцем?".
Молчание затянулось. Джен чувствовала на себе тяжелый взгляд собеседника. "Пожалуй, я хватила через край", — пожалела она.
Как будто прочитав мысли журналистки, Гуахардо поднялся и, вытянувшись в струнку, встал перед ней. Все молчали, ожидая, когда полковник объявит, что интервью окончено. Но он легким движением руки подозвал ожидавшего поодаль капитана.
Пока офицер приближался, Джен оглянулась на свою группу. Телеоператор Тед, которого за круглые очки в тонкой металлической оправе прозвали Теодором, не получив от Джен никаких указаний, продолжал снимать, не отрывая глаз от камеры. Джо Боб, звукооператор и единственный в группе коренной техасец, в недоумении качая головой, смотрел на Джен. Ничего не понимая, она пожала плечами и развела руками. Только притулившийся у стены Хуан был явно расстроен. Будто стоя босиком на раскаленном песке, он нервно переминался с ноги на ногу. Взгляд его перебегал от Гуахардо, разговаривавшего с капитаном, к двери, расположенной в дальнем конце помещения. У Джен создалось впечатление, что Хуан прикидывает расстояние, которое придется преодолеть, если случится что-то неладное. "Неужели он знает нечто такое, что нам неизвестно? — подумала Джен. — Или просто разыгрывает комедию?". Она впервые начала оценивать ситуацию всерьез, напомнив себе, что стоящий перед ней человек имеет прямое отношение к революции, которая начала с того, что уничтожила тех самых людей, которым он присягал.