Крест и полумесяц
Шрифт:
Говоря это, я собрался было выбросить камушек, который только что преподнес мне малыш и который, вымазанный свежим еще куриным пометом, пачкал мне пальцы. Антти неожиданно придержал меня за руку и заговорщически прошептал:
— Плюнь на камушек и протри его рукавом!
Мне вовсе не хотелось пачкать дорогой халат, но я не посмел противиться Антти, чтобы не усугублять его состояния, и почистил камушек краем одежды. Нескольких прикосновений оказалось достаточно, чтобы камень вдруг засиял и стал похожим на кусочек блестящего отшлифованного стекла. Мной овладело странное беспокойство, хотя я все еще не верил, что держу в руке настоящую драгоценность. Камень такой величины стоил бы
— Это всего лишь кусочек стекла... — неуверенно отозвался я.
— Я тоже так думал, — ответил Антти. — Но на всякий случай на базаре я обратился к одному знающему еврею и показал ему самый маленький из камней, который получил от мальчишки. Еврей без единого слова предложил мне за него пятьдесят дукатов, а я, поняв, что камень стоит не меньше пятисот золотых, сразу же спрятал его обратно в кошель, обещая ростовщику непременно вернуться, как только мне понадобятся деньги. От одной лишь мысли о том, какое состояние я ношу в потертом кошеле у пояса, мне стало смешно, ибо даже самые искушенные таможенники никогда не догадаются, что эти перепачканные в курином дерьме камушки — самые что ни на есть настоящие алмазы.
Я все еще не мог в это поверить и сомневался в здравом уме брата моего, который всерьез считал мутные стекляшки драгоценными алмазами. Потому, тщательно подбирая слова, я проговорил:
— Такое случается только в сказках, дорогой Антти. Неужели ты в самом деле думаешь, что этот маленький придурок нашел в мусоре за конюшнями гору алмазов?
Тут я внезапно вспомнил круглую маленькую красную шапочку на голове у мальчишки, и обеими руками вцепился в плечо Антти. Меня била крупная дрожь, неожиданная догадка осенила меня, и я вскричал:
— Воистину Аллах велик и милосерд! Мальчик, видимо, успел обшарить пустые залы дворца до того, как туда ворвались пираты Хайр-эд-Дина, и нашел красный сафьяновый мешочек, который в своей опочивальне позабыл Мулен Хасан, в панике покидая город.
И я рассказал Антти о визите купца-еврея, которого ко мне в Стамбул направил Аарон из Вены.
— Красный мешочек малыш напялил на голову, как маленькую шапочку, которая хоть как- то защищает его от палящих лучей солнца, — вслух рассуждал я, — а алмазы, скорее всего, он спрятал в курятнике, раз все они вымазаны в курином помете. Если еврей говорил правду, то Мулен Хасан собрал двести таких камней, так что до сих пор ты получил лишь небольшую их часть. Нам немедленно надо вернуться к ребенку и обменять серебро на остальные камни, в противном случае малыш потеряет их или невзначай перед кем-нибудь откроет свою тайну.
Однако Антти остановил меня, говоря:
— Это невозможно. Мальчишка не хочет отдавать сразу много камней. Может быть, он играет с ними в своем убежище, когда никто его не видит. Несмотря на слабоумие, он упрям и хитер, как лиса, и хотя я пытался проследить за ним, мне так и не удалось обнаружить его жилища.
Выслушав Антти, я тоже заколебался.
— Уж больно запутанная получилась история, — подумав, признал я. — Каждый шаг надо тщательно взвесить и нельзя торопиться. Дело в том, что эти алмазы — часть военной добычи Хайр-эд-Дина, ибо они принадлежали Мулен Хасану, а значит, они — собственность султанской казны. Хорошо зная порядки в серале, я ничуть не надеюсь на какое-либо вознаграждение за находку, напротив, уж там постараются отнять у нас все до последнего камушка; к тому же, это может стоить нам головы, как часто бывает с людьми, обладающими слишком чувствительной совестью. Но все это возможно только в случае, если мы решимся, как положено, вернуть драгоценности в казну.
Антти полностью согласился со мной, и мы ни одним словом не обмолвились
Каждый раз, навещая мальчишку, мы получали от него два-три камня. Опасаясь давать ему больше одной монеты за алмаз, чтобы не привлечь внимания к вдруг разбогатевшему малышу, мы обратились к имаму в мечети с просьбой принять ребенка под свое покровительство. Свою просьбу мы подкрепили кругленькой суммой, предназначенной на обучение и содержание мальчика. Таким образом мы решили отблагодарить несчастное дитя за его поистине королевскую щедрость, а заодно успокоить и собственную совесть.
В конце концов, когда мы уже досчитались ста девяноста семи камней, мальчик вдруг протянул к нам раскрытые пустые ладошки, давая понять, что больше ему нас одарить нечем. И хотя еще несколько раз мы навещали его, принося монеты и еду, нам пришлось поверить, что малыш ничего от нас не прячет — видимо, он потерял три последних камня, а может быть, Мулен Хасан ошибся при подсчете.
Мы помыли ребенка, переодели в чистые одежды и, несмотря на его сопротивление, отвели к имаму в мечеть. Малыш был подавлен и явно несчастен, и даже нежные слова Антти не могли утешить его.
Совесть свою мы таким образом успокоили, и настала пора уносить ноги из Туниса. Мы поскорее попрощались с Абу эль-Касимом и отправились в порт, чтобы отплыть в Стамбул на первом, уходящем туда, корабле.
Но не успели мы еще выехать за пределы Туниса, как издали долетел до нас странный глухой грохот, и толпы до смерти перепуганных беженцев вскоре стали стекаться к воротам города.
Горько рыдая, несчастные рассказывали, что императорский флот внезапно появился у стен Ля Голетты. Акватория порта оказалась отрезанной от моря, и испанцы под прикрытием своих пушек сошли на берег. Их отряды уже приближались к городу, и было поздно упрекать себя за жадность, ибо желание заполучить все драгоценные камни Мулен Хасана закрыло нам дорогу к отступлению, и мы оказались в ловушке.
Слабым утешением для меня могло быть лишь то, что император появился под Тунисом на целых две недели раньше, чем его ожидали, и потому мы с Антти не успели уйти, как, в общем, и большинство кораблей Хайр-эд-Дина, заблокированных вражеским флотом в порту. По слухам лишь пятнадцать самых легких и быстроходных галер спряталось в маленьких портах и бухточках по всему побережью. Но и это не могло быть поводом для большой радости.
Однако проверить эти слухи следовало как можно скорее, дабы узнать, остался ли у нас хоть малейший шанс покинуть город на одном из судов Хайр-эд-Дина.
Мы поспешили в Ля Голетту и, взобравшись на одну из башен, посмотрели на море. Не менее трехсот кораблей, едва ли не до горизонта, покачивалось на волах. На расстоянии пушечного выстрела от крепости на берег высаживался отряд немецких ландскнехтов, которые тут же приступили к фортификационным работам — принялись рыть окопы, насыпая брустверы[53] и укрепляя место высадки.
Чтобы воспрепятствовать кораблям Хайр-эд-Дина в прорыве блокады, в первый ряд христианского флота протиснулись тяжелые галеры иоаннитов, а за ними я собственными глазами впервые увидел наводящие ужас каракки, которые, словно плавающие крепости с четырьмя рядами мощных пушек, возвышались над остальными кораблями. Изящные быстроходные военные галеры Андреа Дориа, крепкие португальские каравеллы[54] и неаполитанские галеи[55] занимали всю поверхность моря, а среди них торжественно и гордо качался на волнах огромный флагманский корабль с четырьмя рядами весел. На верхней палубе сиял на солнце золотой парчовый купол императорского шатра.