Крест командора
Шрифт:
– Не волнуйтесь, господин командор: свои рассуждения я буду держать при себе.
Впрочем, шила в мешке не утаишь. Уже через несколько дней посланные на разведку матросы во всеуслышание объявили:
– Мы – на острове, кругом море…
Это известие подействовало, как удар грома. К тому же как раз в этот момент почва под ногами зашаталась, в ямах-землянках осыпались песчаные стены.
– Обыкновенный земельный трус, лютование стихии. И на Камчатке мы видывали подобное… – утешил Стеллер.
Ваксель собрал оставшихся людей и, сделавшись чрезвычайно вежливым, заявил:
– Господа, предлагаю, учитывая наше бедственное
– Надо сообщить об этом решении командору, – сказал Овцын.
Но Беринга уже не волновала судьба экспедиции. В это утро ему стало совсем худо. Он бредил, а когда приходил в себя, лежал неподвижно, как колода. Хлопая белесыми ресницами, смотрел на парусину, нависшую низко над головой, прислушивался к посвистам ветра, к шебаршению и писку вездесущих песцов. Он перестал вспоминать даже об Анне Матвеевне и детях, как будто их судьба совсем не связана с его судьбой. Да и о своей судьбе он уже не думал. Ему казалось, что его служба, экспедиция, жена и дети – всё осталось в какой-то иной жизни, которую прожил не он, а совсем другой человек. В этой жизни была только сырая песчаная яма, промозглый холод, пронизывающий всё существо, изматывающая ломота в костях, непослушные конечности…
Беринг как будто примирился с неизбежным и желал только одного: скорей бы наступил его час, прекратились бы эти мучения, не сотрясали бы тело волны дрожи, а сердце не сжималось от ужаса…
Глаза всё чаще застилал туман, такой густой, что хоть ножом его режь. Такой же туман, вдруг вспомнил Беринг, был в тот день, когда расстались «Святой Петр» и «Святой Павел»… Он тут же отринул от себя это воспоминание, чтобы не возвращаться в прошлое. Но прошлое само пришло к нему.
Дверь отцовского дома беззвучно закрылась, вытолкнув на улицу. А там – сплошное молоко. Он вытянул руку и пальцев не смог разглядеть, ткнулся из стороны в сторону, не зная, куда идти. Обернулся назад – дома на месте не оказалось.
Липкий, как паутина, сковал Беринга страх, лишая всяких мыслей, отнимая последние силы. Когда сознание почти покинуло его, вдруг из тумана вышла бабушка Мартина. Её лицо, испещрённое морщинами, подобно тому, как изрезаны оврагами прибрежные холмы, на которых стоит Хорсенс, светилось изнутри. Губы едва шевелились. Но Беринг угадал по их движению слова молитвы, которую читала бабушка перед сном: «На тебя, Господи, уповаю, да не постыжусь вовек. По правде Твоей избавь меня и освободи меня; преклони ухо Твое ко мне и спаси меня… Ты, Боже мой! Избавь меня от руки нечестивого, из руки беззаконника и притеснителя, ибо Ты – надежда моя…»
– Бабушка, дай руку… – чуть слышно позвал он, но она вдруг исчезла. Вместо доброго лица mormor [99] Мартины из тумана глядел на него пустыми глазницами оскаленный череп, который он однажды нашёл в лесу…
Собрав все силы, Беринг ухватился за стенки ямы, попытался приподняться, но только сгреб на себя тяжёлый сырой песок…
Когда Овцын отдернул парусину и заглянул в полуобвалившуюся яму, капитан-командор был уже мёртв. В его застывших зрачках отражалось низкое серое небо. Овцын закрыл ему глаза и перекрестил по-русски.
99
Mormor – бабушка, мать матери (дат.).
В августе 1742 года на построенном из обломков пакетбота «Святой апостол Петр» утлом кораблике остатки команды Беринга во главе со Свеном Вакселем сумели добраться до Авачинской бухты.
Возмужавший и помудревший Ваксель написал донесение Чирикову о злоключениях на скалистом острове и о последних горестных часах капитан-командора.
За время зимовки Ваксель круто переменил своё мнение об Овцыне и дал ему самую лестную характеристику как опытному моряку и верному товарищу. Очень кстати оказался и чин лейтенанта, который по прибытии был высочайшим указом возвращён Овцыну.
Позже, встретившись с Чириковым в Якутске, оба лейтенанта указали точные координаты острова, ставшего их прибежищем. Чириков глянул на свою карту и не удержался от восклицания:
– Мы же были здесь!
– Как?
– Когда?
Чириков и Елагин, еще не оправившиеся от цинги, в поисках Беринга и его людей в начале лета сорок второго года действительно проходили возле острова, где находились потерпевшие кораблекрушение. Только видели они остров, увы, с противоположной стороны…
Из Якутска Чириков отправил донесение в Адмиралтейство о кончине капитан-командора и принятии на себя командования экспедицией.
После того как вдове Беринга отослали золотые карманные часы, личную печать, серебряные башмачные пряжки с хрустальными вставками, шпагу с серебряным эфесом и письма, по флотской традиции был устроен аукцион вещей погибшего. Ночной колпак василькового атласа, расшитый золотом, приобрёл себе на память Ваксель, шлафрок Беринга достался Шпанбергу. Чириков купил скромный католический крест из кипарисового дерева, невесть как оказавшийся среди вещей покойного, который, как известно, был истовым лютеранином.
«Что ж, у каждого из нас свой крест, – думал Чириков, разглядывая старинное, но хорошо сохранившееся распятие. – Командор, так не любивший море, нашёл приют на затерянном среди волн необитаемом острове. Остров этот, может статься, когда-то назовут его именем. Ведь сам Беринг был человеком скромным: единственный открытый им в плавании кусочек суши он приказал назвать по имени простого морского служителя Шумагина, преставившегося в этот день. А сколько еще разбросано в мировом океане безымянных островов, которым стоило бы присвоить имена первопроходцев? Сколько загадок таит только что открытая ими земля! Ведь до сих пор не ясно, что стало с Дементьевым и его спутниками. Какой крест выпал на их долю? Нет, чего бы мне это ни стоило, а я должен отыскать их следы…»
Чириков несколько лет будет писать во все инстанции, добиваться снаряжения новой экспедиции к Америке. Но все его усилия окажутся безрезультатными, не будут услышаны сильными мира сего, иначе говоря, придутся не ко времени.
Взявшая при помощи роты преображенцев власть в стране «дщерь Петрова» Елизавета, на словах ратовавшая за продолжение дел своего великого отца, будет столь же далека от моря и морских исследований, как её предшественники. География новой императрице всегда будет казаться чем-то вовсе не интересным, далеким от реальной жизни. Елизавета Петровна до конца дней своих будет убеждена, что в Англию можно попасть посуху, в карете, и никто не сможет её переубедить в обратном…