Крест короля
Шрифт:
Фридрих опустил кубок, который поднес было к губам, и с сомнением взглянул на короля. Потом расхохотался:
– Ну до чего же тесен наш просторный мир! Ты никогда не сможешь познакомить меня с графом Луи, потому что я давным-давно знаком с ним. И вскоре тебе это докажу. Странно, что при нашей последней встрече он мне не рассказал о своем предположении. Хотя у нас было мало времени… Но если можно, я закончу рассказ о себе, поскольку без этого сложно перейти к делу.
– Давай, давай! – король оторвал часть виноградной грозди и кинул в рот несколько виноградин. – Ты остановился на таком месте, что пока не закончишь, я ни о каких делах слушать не хочу. Что же было с тобой после того, как тебе рассекли затылок, и ты упал?
– Очнулся я ночью. Очнулся от того, что кто-то лижет мне лицо. Это был шакал – он слизывал кровь и, скорее всего, уже подумывал вцепиться в меня. Но я живо разъяснил ему разницу между покойником и живым человеком. Кругом пировали три-четыре сотни таких же тварей, но им хватало добычи. Я сумел перевязать свои раны обрывками одежды и потащился через равнину к горам. Там светились огни селения, однако
А девушка не убежала. Она подошла ко мне и заговорила. Но я тогда по-арабски почти ничего не понимал. Понял только, что она меня благодарит. И упал без сознания: крови я потерял уйму, а тут еще – эти собаки. Девушку звали Зухра. Она как-то умудрилась притащить меня в свою хижинку и вдвоем с матерью стала приводить в чувство. Но у меня началась лихорадка. Словом, я провалялся у них около трех месяцев. Пока выздоравливал, научился понимать их речь, и мои спасительницы рассказали мне, что множество германских воинов в том страшном сражении были ранены и уведены в плен, а потом проданы в рабство. В их селении таких невольников не оказалось: все здешние жители очень бедны. Зухра с матерью не выдали меня. Наоборот – дали одежду покойного отца девушки, и я в новом наряде вполне сходил за сарацина: лицо загорелое, глаза темные… От этих женщин я узнал, что около пяти тысяч наших во главе с беднягой-герцогом дотащились до лагеря крестоносцев под Птолемиадой. Это было уже не так далеко, и я решил туда добраться. Зухра очень не хотела меня отпускать, но у меня и в мыслях не было… Она, конечно, очень славная девочка.
– Но, надеюсь, девочкой не осталась? – с усмешкой спросил король.
Ответом тоже была усмешка:
– Ты всегда пытаешься казаться хуже, чем ты есть, дружище Анри! Думаю, и ты бы не стал губить шестнадцатилетнюю девчонку за то, что она спасла тебе жизнь. Ведь ничего серьезного там быть не могло. А все, чего мне не хватало, возместила ее матушка. Что так смотришь? Ей было чуть за тридцать, и груди пышнее свежего хлеба. Зухра об этом так и не узнала. Я ушел от них, едва ко мне немного вернулись силы. Шагал два дня, потом почувствовал, что возвращается лихорадка. А тут на дороге – караван. Сарацины везут в Дамаск всякие товары, и среди прочего – шестерых пленных германцев. Оказалось, парни были ранены в том самом сражении, и их, полумертвых, держали несколько месяцев в каком-то селении, в зиндане 12 . Из расчета: умрут – собакам, не умрут – на невольничий рынок. Трудно сказать, что хуже… Семь узников умерли. Эти шестеро выкарабкались. Ну, увидав их, я про лихорадку забыл. И едва кинулся с поднятым мечом на псов-сарацин, как пленники (даром что были в цепях!) тоже на них набросились. Девятерых мы прикончили, человек пять удрали. Кругом – мусульманские селения, полно их воинов. Куда нам деваться? Я сумел разбить цепи на освобожденных германцах. Они были не рыцари, простые ландскнехты 13 , однако в один голос заявили, что умрут в бою, но в плен больше не желают. И мы бы умерли скорее всего, как подобает христианам, однако Господь этого не захотел – решил, видно, что еще пригодимся. Показался другой караван, вернее отряд, притом немаленький. И оказалось, что это возвращаются из плена четыре десятка германских рыцарей, которых жители города Тира выкупили у сарацин.
12
Зиндан – на Востоке – городская тюрьма, зачастую – просто яма, закрытая решеткой.
13
Ландскнехты – в Германии наемные солдаты.
Тельрамунд на мгновение умолк, вспоминая пережитое. Но тут же продолжил:
– Почти все эти люди были ранены или заболели в неволе, поэтому не могли больше участвовать в Крестовом походе, да у них и не оставалось для этого ни оружия, ни доспехов. Их сопровождала охрана – совсем небольшая группа воинов, а во главе ее был… как думаешь, кто? Французский рыцарь Луи Шато-Крайон! Епископ Вильгельм благословил его сопроводить германцев до христианских земель. Я и шестеро отбитых мною пленников попросили позволения присоединиться к отряду. Луи позволил, не раздумывая, хотя продовольствия у них было немного и вблизи не предвиделось места, где бы он мог эти запасы пополнить. Удивительный парень, скажу я тебе, друг мой Анри! Он видел, что мы, все семеро, еле живы от ран, голода, лихорадки, и приказал своим воинам на первый переход отдать нам лошадей. Потом ухитрился купить у сарацин мулов. А по дороге раздавал из своего кошелька золото, что дал ему в награду за подвиги и доблесть герцог Швабский. Осторожно расспрашивал наших рыцарей, ждет ли их дома родня, да есть ли им, на что жить дальше. И одаривал деньгами. Да как! Со словами: «Не погубите душу бедного рыцаря, дозвольте заслужить Царство Небесное!» Ну как тут не возьмешь? В благодарность за все это я научил его тому искусству, которому так и не сумел обучить тебя: метанию ножа. Это не всем удается. А у него – просто Божий дар!
– Еще бы! – воскликнул, невольно прервав рассказчика, король Иерусалимский. – Думаю, ты порадуешься, узнав, что с помощью этого искусства Луи и сумел
Фридрих глотнул вина и улыбнулся.
– Он говорил, что мои уроки ему пригодились, но не рассказал, каким образом. Или поскромничал, или просто не успел. Когда я оказался снова на христианской земле, передо мной опять встал вопрос – куда ехать. Ты же знаешь – я нигде не живу подолгу. И в Германии предпочитаю не появляться. Даже к армии Барбароссы присоединился уже в Венгрии. Кстати, старик меня вспомнил и страшно обрадовался… Бедняга! Но я не об этом. В конце концов мне пришло в голову податься во Францию – там и по сей день живет одна вдовушка, с которой я нет-нет да проводил свой редкий отдых. Смеешься? Ну, не мог я еще сражаться – видел бы ты, каким я вернулся… Только вот на вдовушку и хватало. Ну, пожил у нее немного, потом завербовался в войско герцога Анжуйского. Он как раз вернулся из Крестового похода, в котором ухитрился не разориться, а разбогатеть, и собирался, покуда все добрые христиане воюют за Гроб Господень, потеснить немного соседей. А я хотел только заработать на новые доспехи и коня, чтобы опять отправиться сюда, к Святой земле. В конце концов Германия оставила здесь десятки тысяч не самых худших своих рыцарей и воинов, да и цель, скажу тебе, посерьезнее крысиной грызни французского герцога с соседним бароном!.. Не обижайся. Ты-то был здесь! На доспехи я заработал. Но в битве меня снова ранили. Под колено. В седле не мог держаться месяца два, думал уже, что останусь без ноги. Ничего, прошло. Дальше было еще несколько приключений, о которых рассказывать не стану – у нас с тобой такие случались без числа. Одно слово – меч из ножен и вперед… Ну, услышал, что здесь уже мир. Снова отправился странствовать. Аж до Гардарики 14 добрался. Представляешь? До чего там интересно! Об этом как-нибудь потом расскажу, не то вино у тебя крепкое, а дело еще впереди. Вернулся во Францию. И тут же встречаю… Правильно – нашего общего друга графа Луи Шато-Крайона. Встречаю и узнаю, что ему нужна помощь. Впрочем, не то, чтобы ему самому, но он ведь жить не будет, если не сумеет помочь тем, кто ему дорог. А теперь скажи: ведь при твоем дворе (если только его можно так пышно называть) служит молочный брат Луи – рыцарь Эдгар Лионский?
14
Гардарика – средневековое европейское название Древней Руси. В переводе – «страна городов».
– Служит, – кивнул Анри. – Только не при дворе. Он – воин и во дворце сидеть не станет. У нас тут – драка не на жизнь, а на смерть, милый Фридрих. Сарацины наглеют с каждым днем, и на мир, заключенный Салах-ад-Дином и королем Ричардом, им ровным счетом наплевать. Тем более что Саладин, говорят, при смерти…
– Так и есть, – кивнул Тельрамунд. – Я только что из Дамаска. Султан почти не встает с постели. Кстати, у меня к тебе письмо от него. Вон, в сумке. Но там просто сетования на превратности судьбы, да еще уверения, что в наскоках его непокорных подданных на твои владения нет его вины. Тем более что Саладин владеет Святой землей как бы пополам с христианами… Словом, хочешь читай, хочешь нет. Может, там и еще что-то есть, я ведь говорю по-арабски неплохо, а читаю скверно. Не хмурься: Саладин сам давал мне заглянуть в свое послание.
– Да я не потому вовсе нахмурился, – отмахнулся король. – Думаю, что если султан отправится к своим курдским предкам, то нам здесь, пожалуй, станет еще тяжелее. Саладин, спору нет, – хитрый мерзавец: ни своих, ни чужих ему не жаль, была бы выгода. Но всю жизнь играет в высокое благородство. Думаю, и перед самим собой тоже. Привык до того, что чуть ли не сам верит! А вот его братец Малик-Адил – тот просто зверюга и не желает быть чем-то иным. А власть-то наследует он. Другое дело что Малик – и полководец никудышный, не в пример Саладину. Да только, чтобы устраивать набеги на наши города и порты, великим полководцем быть не обязательно. А каким образом ты добрался до султана? К нему ведь не всех пускают. И главное – для чего он тебе сдался?
Тевтонский рыцарь поудобнее устроился в кресле и, взяв с блюда персик, осторожно надкусил, наслаждаясь нежным соком, струйкой потекшим в рот. На его лице впервые появилось выражение блаженства.
– Когда кусаешь спелый персик, ощущение такое, будто целуешь женщину. Правда, только в первое мгновение. Для чего мне сдался Саладин? Да уж не для того, чтобы пойти в армию к сарацинам! Даже если я буду подыхать с голоду, я скорее наймусь к кому-нибудь чистить хлев и конюшню, чем стану заодно с этими… Нет, просто у меня было к нему письмо. Его прислал со мной император Генрих. Воспользовался тем, что я так и так сюда еду. Не знаю уж, что за дела у него с мусульманами: письма я не читал, а Саладин не дал мне ответа. По крайней мере, письмо это до поры помогало мне без особых приключений ехать по сарацинским владениям. Но за три дня пути до Птолемиады на меня напал отряд человек в двадцать. Мне даже показалось, что я узнал наших с тобою общих знакомцев.
– Ассасины? – весь подобравшись, король Анри так и впился взглядом в своего гостя.
– Думаю, они. Все их поганые замашки. Напали на рассвете – когда, по их расчетам, я и мой оруженосец должны были еще спать. Перед тем дня два за нами ехали, не показываясь. Но я-то видел по реакции лошадей, что неподалеку всадники. И одежда – как обычно у них бывает: никакая, нипочем ее не запомнишь. И рожи закрыты до самых глаз. (В пустыне все прикрывают лицо, но не так, чтобы даже щек не рассмотреть…) Да и выучка отменная. Как ни быстро я соображаю, а едва не попался. Мы сумели занять оборону возле горного распадка, так, чтобы прикрыть себе спину. Однако пришлось туго. Оруженосец погиб. Мне немного задело руку и бедро. Да не бойся, уже затянулось. На мне ведь, что на собаке…