Крест мертвых богов
Шрифт:
Олег Никитович, наклонившись, поднял пистолет. Ну вот, теперь вообще кисло, у него два ствола, а у Данилы – один, и то незаряженный, один шанс из семи. Хотя уже один из шести – стрелялся-то он взаправду, – но однофигственно поганый расклад.
– Итак, картина будет следующая, ты, командир, летел сюда, желая спасти мальчишку, но увы, опоздал…
Точно пристрелит, урод обдолбанный!
– И застал убийцу, так сказать, на месте преступления. И геройски погиб… увы. Я же приехал слишком поздно. И был вынужден пристрелить сумасшедшего… конечно, будет служебное расследование, но
– Себя пожалей, чмо болотное, – огрызнулся Данила.
– Видишь, какой ершистый, правильно говорят, кровь – не вода…
– А деньги – не бумага, – отозвался второй мент, тот, который вроде за хорошего. – Особенно такие, правда, Гаврик? Когда ты это придумал, изобретатель ты наш? С полгода? Раньше?
– Не надо, командир, я эти штучки знаю и в признания играть не собираюсь. Данька, не расслабляйся, продолжим игру…
Револьвер в руке вдруг стал тяжелым, до того тяжелым, что поднять его не было сил. А ствол снова в башку уперся, сзади, в затылок.
– Я и так тебе мозги выпустить могу… а потом тетке твоей фотографии пришлю. У нее нервы слабые, потрепанные, того и гляди совсем сдвинется… интеллигенты, мать их… что она, что дружок ее. Давай, Данька, ты ж не такой, у тебя духу хватит…
– Пушку убери. Я сам.
– Молодец, – мент отступил, всего на шаг, но и этого достаточно… рукоять уже привычно скользит во вспотевшей ладони, теперь или никогда… один заряд в барабане… глупо надеяться, но… все равно ведь убьет… убьет… и убил… это он. И маму, и Гейни, а Данила на тетку думал. Тетка ни при чем. Сказать надо. Извиниться. А этот псих сзади стоит…
– Раз…
Снова отсчет, нравится ему… взял бы и сам пристрелил, если так неймется, а он тянет, играет. Ничего, Данила тоже с ним сыграет.
– Два.
Вот прямо сейчас и сыграет.
– Три!
Резко вывернуть руку, не глядя, не целясь, нажать на спусковой крючок. Он сзади. Близко.
Громко-то как… больно… уху больно и щеке… и тихо вдруг совсем… почему тут так тихо?
Руслан
Сумасшедший мальчишка. Дикий мальчишка. Везучий мальчишка. Чертовски везучий! Пуля пошла косо, снизу вверх, пуля поставила точку в этом деле, такую, которой никто не ожидал.
– Дерьмовая рана, командир, – пробормотал Гаврик. И улыбнулся. – Н-не должно было так… н-неправильно. Крест защищал… крест меня… защищал… я не спасал… никого… даже собак… чтобы жить… хотел жить. А… д-доктор… откуда?
– «Скорую» вызывайте, – это Ористов, откуда он тут взялся? На лавочке сидеть надоело, что ли?
– Быстро «Скорую»! Умрет же!
– У-умру, – согласился Гаврик. – В-в-твоей х-хате ум-мру… эскулап х-хренов. З-зря мечешься. Эт-то ты, к-командир, вин-новат… з-зачем д-догадался? А п-пацан м-молодец. П-правильно сыграл, п-по-честному… м-моя очередь б-была с-стреляться. Р-рус… т-ты крест ему отдай… п-подарок… н-на память от р-родственника…
Он прожил еще пять дней. Четыре операции, прозрачная пуповина капельницы, тонкие нервы проводов, размеренный стрекот механической утробы и врожденное Гавриково упрямство. До самого последнего момента он находился в сознании, вот только показания давать отказывался. Четыре дня. А на пятый сам попросил приехать, но условие выдвинул.
– Последнее желание, командир. Не принято отказывать.
– А если откажу?
– Тогда до свиданья. Но не откажешь. Ты добрый. И любопытный, – Гаврик улыбался, теперь почти постоянно улыбался, словно желая показать, что ему все нипочем. И шутил. И имел право на последнее желание.
Места в палате было немного, еле-еле вместились все, согласно Гавриковому списку.
Константин Сергеевич – серьезный, деловитый, в зеленом халате хирурга, совсем не похожий на полусумасшедшего типа, который был тогда, на лестнице.
Яна Антоновна – можно просто Яна – белый костюм и темные очки, то ли имидж поддерживает, то ли прячется. Скорее уж второе.
Данила. От тетки не отходит, на Гаврика смотрит так, что будь Русланова воля – выставил бы пацана из палаты от греха подальше.
Гурцев, следователь. Недоволен присутствием посторонних, но терпит, и правильно: дело есть дело, раз уж так получилось, придется терпеть.
Сам Руслан. Зеркала нету, не понять, как со стороны выглядит, хотелось бы, чтоб солидно, с профессиональной выдержкой, а на самом деле на душе – темнота и тошнота.
– День добрый, – Гаврик пошевелил пальцами, попытался сжать в кулак, но, видно, сил не хватило. – Ну, давайте знакомиться… хотя, наверное, вы знакомы уже, правда, Данька? И с тобой, командир, тоже… и с тобой, Гурцев. Ты уж извини, что я так, хочется напоследок по счетам заплатить.
Он прервался, облизнул губы, задышал вдруг тяжело и быстро, в такт зеленой линии на черном мониторе машины. Что она поддерживала? Сердцебиение? Дыхание? Саму жизнь в тощем Гавриковом теле? Руслан не знал, просто вдруг испугался, что Гаврик умрет, вот здесь и сейчас.
– Скоро подохну, – ответил тот. – Уже. Недолго. Вчера еще думал – выберусь. А сегодня все. Больно мне. Уйти хочу. Не отпускает. Крест не отпускает. Наверное, пока не покаюсь. Ненавижу каяться. И говорить тяжело.
Снова пауза, все молчат, в зеркальных плоскостях Яниных очков – искаженный мир палаты с узким потолком и кривой кроватью.
– Ты, командир. Ты рассказывай. А я помогу. Объясню. Давай, Руслан. Пожалуйста. Не тяни. Больно.
Больно понимать, что человек, с которым ты столько лет работал рядом, не одно ведро водки выпил, которому не один секрет доверил, который если и не друг, то почти друг, а иногда и ближе, – что этот чертов человек на самом деле убийца и скот.
– С-скотство. Так? И сволочь я. Правда. Но все равно, не тяни. Я… я помогу. Я начну, а ты продолжишь, хорошо? – Гавриковы глаза – второе зеркало, но смотреться в него тошно. – Мой дед, Олег… меня в его честь назвали. Он долго жил. Хороший человек. Неудачник только. Сирота. Детский дом, потом завод… всю жизнь завод. А он умный, он учиться хотел. Он даже на пенсии учился. Французский сам… и испанский тоже… врачом мечтал, а на завод… деньги нужны… один же… потом отец мой, тоже на заводе… как дед… трудовая династия.