Крест на чёрной грани
Шрифт:
Думаю: доброе напутствие в делах моих помехой не будет. А батюшка, ровно прочитал мои мысли, говорит: «Все деяния людские благословены Всевышним… Не научайте крестьян противу его хотения». – «Крамольных мыслей я никому не внушаю. А что крестьяне идут ко мне – я обязан дать им хлеба». – «Благостны помыслы ваши…
Окропись дождём, поле житное,Возроди, земля, зерно крупное,Подиви людей нивой тучноюДа порадуй их хлебом досыта…»«Слышу молитву, батюшка,
Перекрестился отец Сафроний и ушёл довольный содеянным…
Мы собрались покидать поле, пора было идти домой (Маргарита Максимовна наказывала мужу обязательно вернуться к полдню), когда отец, чуткий ко всяким малейшим переменам в природе, обратил внимание на вывернувшуюся из-за леса большую взлохмаченную тучу.
Шла она бойко и, как нарочно, прямо в направлении к опытному полю. Минут через десять туча, разрастаясь, застила полнеба, ударила до самой земли прямая молния и следом гулко полыхнул гром. Посыпался град.
– Вот он, гостюшко, пожаловал незваный, – с тревогой сказал Иосиф Петрович.
Град хлестал ошалело, на открытых прогретых местах таял, а запавший в ложбины скапливался в белые грядки.
Иосиф Петрович смотрел на поле встревоженно, не скрывая жалости к посевам – как ещё бессилен человек в столкновении со стихией.
– Для опытов град – сущее бедствие, – сказал учёный. – Бывает, погибшие образцы либо не восстанавливаются, либо оживают лишь по истечении долгого времени.
Густо-лиловая туча ещё тяжело висла над полем и сыпался град, только мельче и реже, а я уже от нетерпения высовывался из-под сарая, подставлял ладошку – пусть упадёт градина – и среди мельтешащей пестряди не сразу заметил передвигающиеся людские фигуры.
Шли женщина с мальчонкой, держали к сараю, как я думал, спастись от града. Ближе и ближе. Какая же сила и куда погнала людей в непогоду? Путники подвернули к сараю. Женщина, заметив людей, вроде обрадовалась – на лице её скользнула улыбка. Мальчишка глядел хмуро.
– Здравствуйте, добрые люди! – войдя в сарай, поклонилась путница. – Ищем хлебного человека. Сюда не сюда попали? Сказывали, тута он.
Иосиф Петрович, понял, что женщина хочет встретиться с ним, в её понятии с человеком, имеющим несметные запасы хлеба.
– Я – вот, – поднялся навстречу. – Чем могу служить?
– Ой, голубчик, спаситель ты наш, – запричитал женщина. – Слышно: не обижаешь крестьян. Того и другого наделил хлебом… Мой хозяин тоже говорит: иди, Елена, к учёному, возьми ребетёнка, одень его полохмотнее, чтоб видел, что пришли люди бедные, и попроси. Сколь уж даст – это его дело.
Иосиф Петрович прислушался, о чём-то догадываясь:
– Кто ваш хозяин?
– А Дмитро Залейогонь… Он бывал в вашем поместье.
– Помню. С крестьянами приходил. Зимовьюшко рубить собирались.
Дмитро тогда рассердился, ушёл. Да, видно, вспомнил: трудно пришлося.
– С голоду подыхаем… Ланись хлеб весь погубило. Пошиб ранний иней. Весь год на курлыче пробивалися, хозяин с постели подняться не может. Што делать-то нам, родной?
Убитая бедой, женщина встала на колени, сбивчиво крестилась и всё что-то сухо, бессловесно шептала. Мальчишка неподвижно стоял рядом с одеревеневшим бледным лицом и остановившимися, будто заледеневшими глазами.
– М-мам. В-в-стань.
Она, повинуясь зову мальчонки, оперлась на руки и поднялась. Лицо её просияло какой-то чужеродной, вымученной улыбкой. Может, и не надо было вставать тут на колени, зачем? – пришла же не в церковь. Иосиф Петрович молчал, не успокаивал, не обещал. Что успокаивать и утешать – легче не станет. Пообещать может только на осень. Уберёт деляны, выберет нужные зёрна – остальное сгодится на пропитание. Пробьются до того времени, придут – отдаст всё, что скопится ненужное для науки.
Женщину вдруг что осенило – она как-то ловко обернулась лицом к опытному полю и будто озарилась нечаянной надеждой.
– Свет мой, не обессудь глупую, – выдохнула она разом и уже, наверно, не помнила, что и сказала, – отмерь малый клочок твоево хлеба на жнитво. У тя его много!
Мальчуган тоже всколыхнулся, сверкнул ожившими глазами. Ожидал он, что вот-вот свершится то, зачем он с матерью шёл много вёрст, едва осилили дорогу и, слава богу, теперь не напрасно. Дяденька, на которого он смотрел с надеждой, конечно, не откажет. Разве отказал бы он, мальчишка, дяденьке, имея такое большое хлебное поле? Найдут они серп, если своего не взяли, дасть кто-нибудь, выжнут деляну, тут же обмолотят колосья и унесут хлеб домой. Отца покормить надобно, от недоедания занемог.
Расслабился Иосиф Петрович, вроде бы растерялся: надо побыстрее ответить людям, ждут, зачем томить понапрасну, а слово нужное не приходит. Оно где-то далеко, это слово, от Иосифа Петровича, так далеко, что совсем его и не слышно. Не слышно, наверное, потому что такого слова и нет или быть не должно. Зачем оно, если людям от него плохо сейчас или станет потом. Не отчуждайся, Иосиф Петрович, ты явился на это поле сеятелем и хранителем добра. Люди поверили в твоё назначение, зря они не поверят, и потому с тобою должно быть всё, что нужно им – слово сердечной правды.
– Не могу я дать и частицу посевов. Ни вам, ни кому другому.
– Пошто? – женщина смахнула со щеки слезу.
– Это поле принадлежит всему народу. Я помогу вам в другом. Пойдёмте с нами в посёлок. В моём доме припасена пудовка ржаной муки. Мы отдадим её вам.
– А сами?
– Сами? Сами с усами… Есть в запасе картошка…
Туча, разгрузившись, ушла за поле. На небе выставилось, сияя, солнце – ждали, вот и явилось. Мы следом за Иосифом Петровичем поторопились к делянам посмотреть посевы. На лучших участках град не повредил ни одного колоска. Хозяин торжествовал:
– Данила Севастьяныч, считайте, что вы ещё раз спасли пшеницу свою! По желтеющему полю спокойно погуливали волны. Колосья качались, подталкивая друг дружку, видно, час от часа, день от дня им становилось теснее.
…Отец ушёл на третий день. Взял на бечёвку лодку и потянул её, шагая по закамененной прибрежной тропе. Мы с Иосифом Петровичем стояли на берегу и провожали его взглядом, пока не скрылся за глубоко вдавшимся в Нию скалистым мысом. Обосноваться отец собирался или в Бадаре, где жила тётя Дуся, или в каком другом селении подле него. Такой выбор считал самым удобным и подходящим – эти сёла, не то что Хлебное, были поближе к Нийску, а стало быть, и ко мне, оставшемуся у Сосновых на какое-то время жить и учиться.