Крестная мать
Шрифт:
— В сих обетах пребывати обещаемися ли даже до конца живота, благодатию Христовой?
И отвечал, с твердостью устремив свой взор маленьких зеленых глазок на икону Богоматери:
— Ей Богу содействующу, честный отче.
И в этот же знаменательный день помчался сломя голову к своему любимому "другу", дабы усладить свою страсть, а заодно посмеяться над вымолвленными в добром рассудке обетами.
Дальнейшая жизнь отца Симеона сложилась на редкость успешно. Последовательно повышались посты, которые доверяла ему церковь: инспектор духовной семинарии, управляющий делами экзархата, епископ. Мечта становилась явью,
И все же все эти годы его неотступно преследовал страх быть разоблаченным, несмотря на поистине шпионскую конспирацию и массу ухищрений, к которым прибегал Симеон в целях сокрытия плотских развлечений. Ему нельзя было ни в коем случае дать Священному Синоду хотя бы повод усомниться в соблюдении им данных Господу обетов, в глазах паствы владыка Симеон представлялся служителем церкви с незапятнанной репутацией. Симеону прочили большое будущее. Ну, а пока ему предстояло исполнять службу не где-нибудь, а в Европе.
За две недели до отъезда в Европу Симеона пригласили в КГБ, и он с радостью дал себя завербовать, заверив "гебешников", что считает своим гражданским долгом перед Родиной сотрудничать с органами. Причем своего бывшего патрона митрополита, здравствующего архипастыря Украинского экзархата, Симеон успел "заложить" еще до отбытия. Он осведомил "чекистов" о том, что ему доподлинно известно о переписке митрополита с опальным архиепископом Мстиславом, лидером Украинских автокефалистов, ратующих за независимую церковь соборной Украины. Симеон, вступив на очередную ступень церковной иерархии, таким образом расчищал себе дальнейший путь, прямиком ведущий к ложе в Священном Синоде.
Прибытие в древнюю столицу мира нового епископа священнослужители Русской православной церкви встретили с осторожностью, ибо с первых дней своего правления в приходах поняли, что настали не самые лучшие времена. Он насаждал казарменную дисциплину, поощрял доносчиков и явно решил сделать свои владения образцово-показательными. За малейшую провинность, пререкания или, упаси Бог, непослушание владыка без разговоров запрещал служение, а бывало, своею властью закрывал приходы и избавлялся от неугодных, лишая их сана. Он позволял себе орать на священников. Наказывал протоиереев и архимандритов нещадно, зато сам разъезжал по церковным симпозиумам и вещал перед уважаемой аудиторией, что в СССР право верующих никто не попирает, свобода вероисповедания — один из основных принципов, на котором держится социалистическое общество. Когда ему на этих заседаниях журналисты правозащитных газет напоминали о фактической репатриации греко-католиков из Советской Украины, владыка, улыбаясь в ответ, щуря при этом свои маленькие глазки, величаво произносил: "Народ сам определился, он отверг чужое, униатская церковь умерла естественной смертью".
Став епископом, владыка получил реальную власть, фактически неподконтрольную. В своем владении он был сам себе хозяином. Наведывавшиеся изредка высокие гости из Москвы находили нововведения Симеона и ужесточение им дисциплины вполне правомерными и оправданными. И никто не осмелился сказать Его блаженству, что он явно перегибает палку.
С каждым месяцем Симеон все больше наглел. И лишь слухи, распространяющиеся с присущей им достоверностью, тревожили Симеона. О том, что владыка осквернил монашью рясу греховодным блудом, сплетничали даже пастыри соседствующих лютеранских кирх.
Идея епископа о создании в русской церкви за рубежом церковного хора мальчиков-сирот из России была воспринята с пониманием, без сомнения, хор придал бы богослужениям ощутимое восприятие великого таинства общения с Богом. Кроме того, берущий задушу звон непорочных детских голосов содействует покаянию… Симеон с каждым днем чувствовал все большую безнаказанность, в конце концов он притупил присущую ему бдительность… Главной причиной того, что он выступил с инициативой создания хора мальчиков, была давняя мечта попробовать детскую плоть.
Теперь все будет по-другому. Не может все остаться по- старому. Борис точно знал. Сегодня он прямо скажет Леночке о своих чувствах. Она и так все понимает, но это будет что-то вроде обязательного ритуала, его необходимо соблюсти. Борис изучал себя в зеркале: "А что, нос с горбинкой, брови стрелками, губы, правда, тонковаты — но в этом свой шарм. Кто сказал, что урод? Да нет. Вполне импозантная внешность. Парниша в порядке. Разве главное для мужчин — смазливая физиономия? Она, конечно, прекрасно знает, что нет. На черта нужен Ален Делон с вихрем в голове? А все-таки жаль, что ростом не вышел, но не карлик же, черт возьми. Она меня всего сантиметров на пять выше. К тому же я сегодня неплохо выгляжу".
Не прошло и получаса, как Борис сверкал своим свежевыбритым лицом, обильно орошенным одеколоном "Торо", в комнате у Леночки. Его удивил скользящий взгляд ее уставших глаз, но более удивило то, что она уже была одета и, судя по всему, собиралась уходить.
— Лена, ты куда торопишься? Если не секрет, куда? — спросил Боря.
— Я же не спрашиваю у тебя, за какие деньги ты купил мне платье, почему я должна отчитываться? — Она не хотела грубить Борису, но слащавый запах дешевого одеколона ударил в голову и подстегнул зарытую внутри обиду. — Зачем был нужен вчерашний концерт? Хотя, конечно, я сама дала повод…
— Никакого повода ты не давала, — с нежностью проговорил Боря. — Я просто хотел сделать тебе подарок.
— Я не заслуживаю такого подарка.
— Ты стоишь большего, — Борис осторожно приложил свою ладонь к ее волосам, пряди скользнули между пальцев. Затаив дыхание, он стал с трепетом гладить ее голову, другой рукой прикоснулся к ее открытому плечу. Он сам испугался своей смелости, с какой потрогал Лену.
— Может быть, но ты оценил меня, в шесть тысяч. Ты прав, каждая вещь имеет свою цену, — тихо произнесла Лена.
Боря убрал руки.
— Мой подарок ни к чему тебя не обязывает. Я сделал его от чистого сердца, потому что люблю тебя.
— Боря, мне больно это говорить, но если ты рассчитываешь на взаимность, то у нас вряд ли что из этого выйдет.
— Не по аршину мерка?
— Перестань молоть чушь… И все-таки я дала тебе повод… Ты и я, мы обречены судьбой. Это я вынуждала тебя прыгнуть выше головы. Мне не довелось переступить грань между реальностью и мечтой. Реальность проглотила мечту, со временем ее переварит.