Крестный отец Катманду
Шрифт:
Тиецин обвел глазами слушателей и как будто не заметил меня. Все места были заняты, но тут до меня дошло, что стул, на котором сижу я, сохранили специально для меня, потому что многие стояли, прислонившись к стене. Помещение было набито битком, и от этого в воздухе ощущалось присутствие энергии, даже страсти. Окинув взглядом присутствующих, я понял, что половина из них — буддийские монахи и монахини в одеяниях. Но большинство были белыми, принявшими здесь сан, — подростками, коротающими год между школой и колледжем и пойманными (кем — Тиецином?). Остальные были просто любопытствующими вроде меня — людьми из самых разных стран и этнических групп, — но старше и серьезнее тех, что приходили
Кто-то кашлянул в тишине, и я понял, что наступило время вопросов. Стоящий неподалеку от меня у стены чернокожий поднял руку. Тиецин кивнул. Когда черный заговорил, я понял, что у него выговор образованного жителя Нью-Йорка и его сильно заинтересовало все, что сказал лектор.
— Я бы хотел задать непозволительный вопрос, — улыбнулся он.
— Таких не существует. — Улыбка черного до мельчайших деталей отразилась на лице Тиецина.
— Хорошо. Назовем его неполиткорректным. Все, о чем вы говорили, не совсем буддизм. От многих можно слышать подобные вещи. Например, о США, но, как правило, не от белых — от черных, индейцев, азиатов, буддистов, индусов, мусульман. То есть у людей, которые чувствуют это сердцем, нет гена белого человека. Как вы считаете, с белыми людьми что-то в корне не так?
Послышались смешки, в основном со стороны белых монахов и монахинь.
— Нет, — ответил Тиецин с неожиданной силой. — Что-то не так с остальными, кто не решается их остановить. У белых, главным образом англосаксов, особая миссия. Без их технологии жизнь людей на Земле сейчас бы стала невозможной. Но за свою гениальность они платят высокую цену. Ту цену, о которой вы только что сказали. Сердечная чакра съеживается и начинает исчезать. Теряется не только ощущение трансцендентного — одно упоминание о нем вызывает ярость и враждебность. Правящие миром боятся духа, как больной бешенством — воды. Остальным следовало бы им помочь. Но вместо этого мы тонем в материализме и потребительстве. Мы все заразились бешенством. Так что не надо винить белых. Вините своих черных, желтых и краснокожих братьев и сестер за то, что они не стоят на защите сердечной чакры. Хотя бы потому, что нас больше, чем белых, — по крайней мере восемь к одному.
Чернокожий глубокомысленно кивнул, посмотрел на Тиецина и снова улыбнулся.
Последовала еще пара вопросов. Монахиня-американка спросила что-то о Дигхе-никае [28] — хотела продемонстрировать свои познания в буддизме. Ученость ответа Тиецина была под стать вопросу.
На этом семинар завершился. Тибетская монахиня отперла дверь, и все, включая лектора, покинули комнату. Тиецин воспользовался другой дверью со своей стороны помещения. Я минут десять оставался один и разглядывал в окно эффектно освещенную ступу с нарисованными на шпиле большими глазами. Наконец дверь в дальнем конце комнаты отворилась, и, хромая, вошел Тиецин. Увидев меня, он словно удивился.
28
Дигха-никая — первый раздел Сутта-Питаки, состоящий из 34 объемных сутт. Этот раздел — собрание одних из самых старейших текстов. Их происхождение может быть прослежено до самых ранних времен буддизма.
—
— Вы же знали, что я останусь.
Он покачал головой:
— Сказать по правде, нет. Не преувеличивайте мои способности. Я не Будда и не бодхисатва. Даже не просветленный. Даже не монах. Научился нескольким салонным фокусам, вот и все.
— Не верю. Вы прекрасно понимаете, чего я хочу.
Тиецин нахмурился, размышляя, уж не свихнулся ли я слегка.
— Я предполагал, что в это время вы будете лететь в самолете в Бангкок просить у Викорна награду. Кстати, чего вы хотите?
— Хочу, чтобы вы меня посвятили. Хочу того же посвящения, которым ваш учитель медитации удостоил вас.
Если он всего лишь изобразил потрясение, то я причислю его к отряду отменных притворщиков. Он выглядел так, словно хотел что-то сказать: даже в самые безумные моменты мне бы не пришло в голову, что может дойти до такого — мелкий мафиозо из Таиланда, с которым у меня нет ничего общего, требует, чтобы я открыл ему самые сокровенные секреты.
— Вы понятия не имеете, о чем просите. Взгляните на меня. Хотите стать таким же? — Он показал культю и даже встал, чтобы продемонстрировать хромоту.
— Вы самый цельный человек из всех, кого я встречал. Единственный цельный человек, кого я знаю.
— Ничего подобного. Я урод. Вроде тех, кто в юности злоупотреблял ЛСД и теперь вынужден страдать от психических последствий.
Я соскользнул со стула на колени.
— Умоляю!
— Встань, идиот. У тебя своя жизнь, жена, ребенок.
— Вот вы уже знаете о моей семье. Но это не ответ, а ловушка. Конечно, я их люблю. Люблю больше жизни, и в этом проблема: они все больше и больше тянут меня в плоть, так что иногда я ощущаю себя настолько тяжелым, что едва могу подняться с кровати. Ответственность трудно выносить, а хуже всего — страх: вдруг с ними что-то случится? А они постоянно хотят большего. Большего, большего, большего. Точно как говорил Будда: «Тоок, анийя, аната».
— Повторите.
— Тоок, анийя, аната, — выговорил я четче. Это были основные принципы буддизма: страдание, скоротечность, отсутствие реальности.
— Так вы произносите в Таиланде?
— А вы как?
Он повторил три слова, но я едва узнал корни на языке пали.
— Тем не менее мой ответ — «нет».
Не вставая, я сложил ладони в мольбе.
— Прошу вас.
Тиецин сердито зыркнул на меня, но затем черты его лица разгладились. Он заглянул в мои глаза, и мне показалось, что на него нахлынула великая печаль.
— Встаньте.
— Все оттого, что я не тибетец? Или потому, что слеплен из материала низшей пробы? Поэтому меня нельзя посвятить в магию?
— Ни то ни другое. Нет никакой магии. Только наука о сознании. Я вам говорил, что семь лет — с восьми до пятнадцати — провел в монастыре и был приучен к такой дисциплине, которая сломила бы взрослого. Но даже после этого посвящение было для меня слишком тяжкой ношей. Видите? — помахал он обрубком.
— Вы сейчас что-то поняли. Ваше лицо изменилось. Неужели я настолько заблудший? Со мной что-то произошло? Мне все равно. Я хочу достигнуть Дальнего Берега. Это именно то, что вы сказали.
— Поделом мне, если я был настолько преисполнен чувством собственного превосходства. Это вирус, которым заражаются в монастырях, как стафилококком — в больницах. — Тиецин помолчал, затем терпеливо продолжил: — К Дальнему Берегу надо плыть на медленном пароме, а не на легком и неустойчивом каяке, которым вы никогда не научитесь управлять.
Время повисло в наэлектризованном воздухе. Мы оба понимали почему. Если истинный ученик просит трижды, наставник не может отказать. Я снова склонился в поклоне.