Крестный отец Катманду
Шрифт:
Тиецин не отрывал от меня взгляд, пока химики делали свое дело. Так что, когда те, улыбаясь, подтвердили, что порошок во всех тридцати рюкзаках — девяностодевятипроцентный героин, мои ноги стали ватными.
Все больше и больше людей Тиецина появлялось из темноты пристани. Теперь уже трудно было сказать, сколько их всего. Сначала я решил, что по крайней мере некоторые из них — тайцы, которых Тиецин нанял, используя свои подпольные связи, но затем изменил мнение. Можно вывезти тибетца из Тибета, но Ваджра все равно остается с ним: даже если его подстричь и побрить, в глазах светится нечто такое, что заставляет человека понять — он существует вовсе не так, как думает. Ясно было одно — это горцы, похитители
Тиецин тихо заговорил:
— Детектив, вы когда-нибудь слышали о таком кретине — Клайве Индийском?
— Да.
— И знаете, что он сделал с миром?
— Подарил ему Британскую империю.
— Которая финансировалась…
— Благодаря продаже опиума.
— Если вы ставите вопрос таким образом, то рискуете превратить в банальность его достижения. Он был первым, кто установил связь между наркотиками и оружием. Проходимец из Шропшира, которого непременно бы повесили, останься он в Англии, нашел способ оплачивать целую личную армию, и эта модель оказалась настолько эффективной, что ее стали копировать по всему миру. Наркотики, рабы и оружие — это великая триада, на которой до сих пор базируется человеческая цивилизация, даже если поменялись ярлыки и рабам предоставляют медицинскую страховку. Очевидный факт: антисоциальный характер современных монополий уходит корнями в эпоху Клайва Индийского. К тому времени, когда рухнула Британская наркоимперия, двадцать миллионов китайцев пристрастились к опиуму, и пьяные сифилитики с синюшными рожами, в красных тужурках грозили всему миру пулеметами «максим». Соединенное Королевство в своем нынешнем состоянии — производное от опиума. И ради чего затевался сыр-бор? Ответ: чтобы девочки в Кенте и Суссексе могли ходить в школу во всем белом и играть на скрипке, а не зарабатывать на панели. Если это достаточно веская причина, чтобы поработить мир и захватить Тибет, наркотик стоимостью сорок миллионов долларов — приемлемая цена за свободу и демократию. Согласен?
Тиецин вздохнул.
— Ты рассчитывал, что тебе достанется роль мученика, и в обмен на жертву и свою колющую глаза вонючую добродетель ты обеспечишь себе постоянное местечко в нирване? Что ты нечто вроде ревностного христианина, не пропускающего ни одного воскресенья, чтобы сходить в церковь? Разве я не ясно выразился, когда сказал, что добро не бывает добром до конца? Ты принял мантру, малыш, и не можешь пожаловаться, что тебя не предупреждали. Добро отпихнуть еще труднее, чем зло. Ты знаешь, это же дуализм: одно не существует без другого. Страшно подумать, каким, если бы не мы, ты выставил себя идиотом и ханжой и наслаждался бы этим минут пять, пока тебя не прикончил Викорн.
Он помолчал, разглядывая мою пораженную и испуганную физиономию.
— Все не так просто. Ты, как никто другой, должен это понимать. И вообще, у тебя нет прав лишать меня моей кармы. Это я все затеял. Это мой момент, а не твой. Кто, черт побери, ты такой, чтобы все портить только потому, что не способен жить в мире с собой? Не способен — спусти в сортир свое «я».
— Ко мне во сне явился Будда, — пробормотал я — И показал газовые баллоны.
— Неужели? Только давай не будешь при мне говорить о Будде вообще. Какой именно Будда? Уточни.
— Он был в облике детской игрушки.
— Вот тебе на! Неужели ты даже не научился правильно толковать собственные сны? Будда тебе говорит: пора вырасти, выбросить на помойку детскую веру и заняться чем-нибудь взрослым. Разве тебя не учили великому наставлению тхеравады: «Увидишь на пути Будду,
— Это из дзен-буддизма, — поправил я.
— Вот как? Ну, все равно.
— А что такое «газовые баллоны»?
— Не надо понимать все буквально, болван. Газовые баллоны — это ты: сжатый газ — любой из нас, кто не достиг Дальнего Берега. — Тиецин в недоумении потер голову. — Что тут непонятного?
Он встал, подошел пугающе близко и прошептал мне на ухо:
— Каким бы ты ни нарисовал меня в уме, парень, забудь. Во мне не осталось эго. Китайцы своим маленьким замечательным электрошокером для скота выжгли каждую крошку, каждый корешок — в конце я втайне сам их поощрял. Уже тогда понимал: нет никакой возможности тянуть следующие шестьдесят лет с обрубком кровоточащего, израненного, с разбитым сердцем, обиженного, несчастного эго. Если бы оно у меня осталось, я бы заболел и умер тридцать лет назад. Но я не умер.
Несколько мгновений Тиецин внимательно смотрел на меня.
— Тебе пора возмужать. Гора черной кармы, которая тебя так тревожит, и Джомолунгма вины, довлеющая над твоим сознанием и не позволяющая правильно судить о вещах, — забудь о них. Люди, которые станут употреблять этот наркотик, уже мертвы. Неужели не ясно? Они не в состоянии вырваться из дьявольского круга, потому что в прошлых жизнях сами торговали «дурью». У кого они приобретут ее: у нас или не у нас — не важно, поскольку должны купить и купят. Пойми, сам Клайв ширяется где-то там, в убогой комнате над супермаркетом в Шропшире, — еще один татуированный бездельник, парализованный грузом своей кармы, беспомощный без слуг-азиатов и шлюх, классический пример белого мужчины, никчемной особи нашего времени. Это не моя месть, мы говорим о священном законе мира. Все свершила сама земля, иначе мы никогда бы не провезли товар через таможню.
Тиецин перевел дыхание.
— Хочешь знать, что я собираюсь предпринять? Впитать все и силой тантры переработать каждую загубленную жизнь в позитивную энергию. Сказать, как я обрел для этого средства? Я не Будда, детектив, и не бодхисатва. Я не доктор буддизма, только истории Тибета, и я не монах. Я гораздо лучше всего этого. Я человек и хочу вернуть себе мою страну.
Он запнулся, словно размышляя, стоит ли признаваться во всем до конца. Наконец придвинулся еще ближе, так, что я ощущал ухом его дыхание.
— Я для тебя загадка, потому что физически невидим. Не проявляюсь ни на чьем внутреннем радаре. Я более не существую в том смысле, в каком существуешь ты. Я — твой священный закон. Убирайся отсюда немедленно вместе со своим сжатым газом.
Убедившись, что я повинуюсь, он добавил:
— Дома тебя кое-кто ждет.
Я уже отошел на десяток шагов, когда он крикнул мне вслед:
— И не забудь посмотреть через неделю Си-эн-эн.
Но уйти — это проще сказать, чем сделать. Приблизившись к машине, я увидел, что ее охраняют несколько человек Зинны. И понял, что, несмотря на помощь Тиецина, игра окончена. Я остановился, ожидая пули или, скорее, что меня схватят и будут пытать, пока не умру. Но вскоре обнаружил, что со стороны улицы хлынул поток солдат — их было гораздо больше, чем обещал Зинна. С другой стороны пристани тибетцы Тиецина покидали район, словно заранее договорились с военными.
Несмотря ни на что, я почувствовал потребность предупредить Викорна. Поздно. Зинна шел к полковнику, но шагов за пять остановился, поднял руку и щелкнул пальцами. Внезапно весь причал осветили прожектора со стоящего на улице армейского грузовика. Викорн и генерал оказались в центре лучей. В этом свете обнаружилась степень предательства Зинны: теперь на причале находилось не меньше двухсот хорошо вооруженных солдат и гораздо больше за пределами пристани. Генерал торжествующе и почти сконфуженно улыбался.