Крестный отец «питерских»
Шрифт:
Пока они рассаживались за столом у окна с захватывающим дух видом на серебрящийся внизу разлив Невы, я не без интереса разглядывал человека, чье имя успело обрасти легендами. Он являл собой социально проверенный продукт новой формации и держался со значением наездника, оседлавшего козла, просидев весь обед с прямой спиной и немигающим за тусклыми стеклами очков болезненно-утомленным взором. Был хмур, вял, как примороженная трава, наполнив матовое выражение лица античеловеческой волей. С безжалостной сухостью акцентно-суконного чужого языка он рассказал «патрону», как в Литве все сокрушает на своем пути, тем самым демонстрируя миру готовность к делам более серьезным. Говоря такое, Ландсбергис все время подчеркивал независимость своего аристократического духа. По мнению этого «искусствоведа» выходило, что «демократия» и «рынок» должны характеризоваться,
О безусловности брутального распада СССР он говорил с великодушием палача, но расплывчато, при этом сильно задымливая общеизвестные исторические истины. Предлагаемая им модель построения будущего своей республики напоминала унылое, не ассимилируемое другими нациями размножение. Собчак, жуя, поддакивал. В итоге эти два ярких «гуманиста» в застольном разговоре сошлись на том, что путь в «демократию» пролегает через укрепление тюрем и создание самых «справедливых» судов для своих врагов, наподобие недоброй памяти «троек» ОСО. Как я понял, их обоих чрезвычайно заботило собственное выживание. Мне представляется, что Ландсбергис, как и Собчак, очень сильно ненавидел нашу страну. Это их делало единомышленниками, соратниками и сподвижниками.
После обеда, сверив политический курс с Собчаком, «демократ» нового типа вместе с охраной и женой вновь отбыл в президиум слета разрушителей, а мы с «патроном» поехали в Мариинский дворец.
Отсутствие памяти на злое — самое слабое место русских.
Около Кировского моста творилось что-то невообразимое. Возбужденные многодневным отсутствием бензина на АЗС, расположенной напротив входа в Петропавловскую крепость, и еще не привыкшие к подобному водители машин забаррикадировали своей автособственностью пересечение сразу трех оживленных улиц кряду. Вместе с пассажирами столпившегося со всех направлений общественного транспорта они устроили форменный митинг, полагаю, небывалый по численности после исторического выступления Ленина с балкончика особняка балерины Кшесинской, находящегося вблизи. «Патрон», не разобравшись, тут же взлетел на какой-то подвернувшийся помост и стал угрожать, что оштрафует каждого, если они немедленно не разъедутся. Обстановка после пламенно-коммерческой угрозы Собчака стала резко накаляться. Было очевидно, что два сержанта милиции, оказавшиеся рядом, в случае перехода от диспута к потасовке положение не спасут, поэтому пришлось принять все меры, чтобы уберечь «патрона» от реального оплевывания. Уже отъехав на значительное расстояние, я заметил вслух, что, вероятно, не нужно было публично сулить кару, не предусмотренную законом. Собчак зло глянул на меня и образным языком старорежимного лагерного сапожника высказал доселе не слышанное мною, свое сугубо личное отношение к законодательству вообще и к законам в частности.
В приемной, как на вокзале, толкались энтузиасты разных антикварных дел, всякие махинаторы с куртуазными манерами и еще невесть кто. При появлении «патрона» к нему кинулись двое стройных прыщавых юношей и отдаленно напоминавший женщину субъект, назвавшийся Русланом Линьковым. Сотрясая пачкой каких-то бумаг, они, мешая ему пройти, стали настойчиво уговаривать немедленно подписать воззвание об отмене статьи Уголовного кодекса, карающей за мужеложство. Это были члены организованного ими же «Клуба сексуальных меньшинств имени композитора Чайковского», постоянно прорывавшиеся в последние дни к Собчаку. Их настырность в достижении цели была столь активна, будто они хотели заполучить «патрона» в свои пассивные ряды.
Преодолев заслон активистов сексуального, но пока еще меньшинства, Собчак юркнул за дверь кабинета, а на меня навалился непомерно толстый, коротконогий, одинаковый в ширину и в высоту, в расписной рубахе с открытым воротом гражданин, начисто лишенный шеи. Он назвался совершенно не похожей на его облик фамилией и громко сообщил, что, будучи представителем «очень крупного бельгийского капитала», уже несколько дней вынужден терять свое дорогое время прямо тут, в приемной, пытаясь пробиться к Собчаку. Бизнесмен говорил по-русски, но с наигранным акцентом, отдавливая меня животом от двери кабинета и требуя передать «патрону», что, если тот и сегодня его не примет, то это будет не обычным просчетом, а «политической ошибкой» Собчака.
Поглядывая на разбушевавшегося делегата «бельгийского капитала», я вспомнил схожий повадками,
После этого карточно-катального блуда Ося вместе с семьей эмигрировал на историческую родину, и след его растаял в миру. Намучившись и перебрав за годы своих скитаний все мыслимые и немыслимые способы заработать на жизнь (карточная «олимпиада» в такси на Западе не проходила), Гофман с первыми всполохами «демократии» рванулся на наше экономическое пепелище и сразу сильно преуспел. Преподнеся в дар знакомому высокопоставленному взяточнику недорогой видеомагнитофон, Ося за такой плевый презент умудрился с его помощью продать какому-то заводу на Урале комплект деревообрабатывающего оборудования, получив 12 миллионов долларов, хотя в Бельгии этот комплектик стоил лишь 9 миллионов. Вот на эту разницу Ося и причислял себя к «представителям крупного бельгийского капитала». Будучи уверен в успешном повторении уральского варианта с «патроном», натуру которого он достаточно пристально изучил по телевидению, Гофман с букетом «захватывающих» предложений явился к Собчаку на прием и, в связи с трудностью пробиться, сильно негодовал.
Ося так увлекся воспоминаниями, что его покрытый бисером пота лоб превратился в безопасный плацдарм для деятельности сразу нескольких мух.
В честности «патрона» я тогда еще не сомневался, поэтому Гофман ушел из приемной тихо и даже без обиды на бюрократов. Больше его тут никто не видел. Правда, недавно я случайно узнал, что после моего увольнения ему все же удалось встретиться с Собчаком, и Осины дела в городе стали обширными и благополучными.
«Неисповедимы пути Твои, Господи!»
Было время, когда Собчак не очень проникновенно интересовался предпринимательством и бизнесменами, но я помню его оживление при просмотре документов одного совместного предприятия (СП), тихо подкравшегося на опасно близкое расстояние к запасникам ленинградского Эрмитажа. Это СП с аналогичным Эрмитажу названием было создано ныне «выдающимся американским бизнесменом», а в прошлом грузчиком этого нашего всемирно известного музея. Имея почти во всем схожую с Гофманом биографию, он до разгрома СССР вынужден был долгие годы прозябать в другой части света, Америке. Сразу вслед за первыми «победами» местных «демократов» их экс-земляк, аки гриф, увековеченный на многих художественных полотнах Зимнего дворца, прилетел сюда, влекомый, как и та мифологическая птица, пикантным запахом разложения страны и манящими воспоминаниями юного грузчика о сокровищах дворцовых подвалов.
СП «Эрмитаж», так широко теперь рекламируемое, было организовано на базе скромного музейного буфета для сотрудников с целью обеспечения их горячей и калорийной пищей, но с указанной невзначай в уставе неприметной строчкой о том, что-де это СП, в случае «крайней» необходимости, готово даже взять на себя многотрудные хлопоты по организации выставок и экспозиций эрмитажного имущества, т. е. народного достояния, повсюду в мире. При этом в документах СП обязательность возврата сокровищ и ответственность за их сохранность как бы случайно оговорена не была. «Патрон» хоть какой, но все ж юрист, и поэтому, когда я ему показал копию устава СП, занесенную в приемную из Комиссии по культуре, он тут же сообразил в чем дело и даже вскрикнул от зависти к чужим возможностям выколупывать алмазы из старинных эфесов и сабельных ножен.