«Крестоносцы» войны
Шрифт:
Иетс заставил себя пройти еще несколько шагов.
Он занес ногу на колесо, чтобы подтянуться к раскроенной башне.
«Так нужно, — твердил он себе. — Я ведь и к Торпу пошел. Но это хуже».
И он заглянул внутрь.
Лучи света, пробравшись через помятый люк, через отверстия, пробитые в легкой броне, через щели, где разошлась клепка, падали на искореженный металл, который местами расплавился и снова затвердел, образуя причудливые узоры. Иетс искал чего-нибудь, напоминающего человеческие тела. Он увидел темные комки. Это могло быть что угодно. Груды пепла.
Он разжал руки и спрыгнул с колеса.
Когда он почувствовал под ногами землю, милую твердую землю, когда взглянул на небо и увидел настоящий свет, а не бледные, призрачные полосы его, как внутри танка, он сел, перевел дух, и голова у него перестала кружиться. Страшное видение — Бинг, весь в жестоких ожогах, но все же узнаваемый — видение, которого он так боялся, но от которого не захотел отмахнуться, наконец исчезло.
— Ничего нет? — спросил Абрамеску.
— Ничего, — сказал Иетс, — слава Богу.
Иетс и Абрамеску ехали в кильватере последнего наступления.
Навстречу им сотнями, тысячами шли в американский тыл пленные немцы.
При них почти не было американского конвоя; собственные офицеры вели их целыми колоннами, рядовые несли офицерские пожитки, сапоги у офицеров были начищены, брюки пригнаны по мерке; на перекрестках американская военная полиция любезно сообщала им, где их будут кормить.
Все это раздражало Иетса. Совсем недавно он стоял у сгоревшего танка. Еще свежо было воспоминание о лагере «Паула», открытые могилы и в них, рядами, трупы расстрелянных из пулеметов людей. А тут шагают эти немцы, правда, побежденные — ведь по их стране невозбранно передвигаются войска противника, — но отнюдь не опечаленные, словно они самой своей походкой хотят сказать, что сдали оружие по доброй воле, потому что на ближайшее время считают лагеря, наскоро устроенные американцами для пленных, единственным местом, где найдется еда для их жадных глоток и где они смогут сохранить хотя бы видимость своей организации.
Поравнявшись с одной такой поющей, бодро шагающей колонной, Иетс остановил машину и поманил к себе возглавлявшего ее молодого майора.
Майор пронзительно крикнул: Das Ganze, halt! [12]
Колонна стала, песня смолкла, сотни любопытных глаз были устремлены на одинокий виллис, в котором сидело двое военных, покрытых пылью и совсем не похожих на победителей.
Майор не спеша подошел к машине. Иетс упорно смотрел на него, пока тот, спохватившись, не вскинул руку к козырьку. Потом немец сказал:
12
Колонна, стой! (нем.)
— Вот наш приказ о марше, — и достал из кармана листок бумаги.
Иетс внимательно прочел приказ. Все было в порядке. Внизу стояла подпись какого-то лейтенанта из военной полиции дивизии.
Он передал приказ Абрамеску. — Будьте добры, прочтите вслух и переведите этому майору на немецкий.
— Но я знаю, что там написано! — возмутился майор. — Я читаю по-английски.
— Переводите!
Абрамеску, не вполне понимая, куда гнет Иетс, все же добросовестно приступил к делу. Абрамеску был способен вдохнуть жизнь в любой официальный документ.
— Громче! — приказал Иетс.
Абрамеску перешел на фортиссимо. Первые десять-пятнадцать рядов пленных слышали теперь каждое слово.
Абрамеску кончил. Майор, озадаченный, но неустрашенный, протянул руку за приказом.
Но Иетс не выпустил бумаги из рук.
— Где же тут сказано, что вы должны петь? — спросил он гневно. — Или у вас есть особое разрешение на песни? Где оно? Покажите его мне!
Майор наконец заволновался.
— О пении нигде не упомянуто, сэр. Я приказал петь, потому что…
— Почему?
— Потому что… под песню легче идти…
— Капрал Абрамеску! Объясните майору, куда он направляется и каково его положение.
Абрамеску встал, выпрямился и подтянул штаны.
— Вы направляетесь в плен, — загремел он. — Плен — это состояние, в котором находится военный, захваченный противником.
Майор, сощурившись, перевел взгляд с маленького оратора на Иетса, который откинулся на сиденье и равнодушно обводил глазами колонну.
Майор переминался с ноги на ногу. Среди пленных слышны были сдавленные смешки.
— Многим из вас, — Абрамеску обратился мысленно в будущее, — пребывание в плену даст возможность исправиться. Все вы, вплоть до капрала, будете работать. Это спасет вас от скуки, какую, естественно, испытывает человек, лишенный свободы. Это также поможет вам стать полезными членами общества, если союзники когда-нибудь сочтут целесообразным вас освободить. Унтер-офицерский состав используется для наблюдения за работали.
Иетс заметил немецкого ефрейтора на фланге пятой шеренги; тот был заметно разочарован.
Абрамеску повернулся к майору. — Офицеры не работают. Привилегии, связанные с их чином, остаются в силе.
По рядам прошел глухой ропот. Майор передернулся, другие офицеры, образующие первые три шеренги колонны, беспокойно зашевелились.
— Они могут по-прежнему проводить свои дни в праздности. Ординарцев у них не будет, они сами должны нести свои вещи и сами чистить себе башмаки и стирать одежду, если хотят, чтобы она была чистая.
От колонны отделился крепкий, высокого роста солдат; его сильные руки торчали из коротких, не по росту рукавов. Он молча сложил к ногам майора две объемистых сумки, козырнул и вернулся на свое место.
— В заключение, — сказал Абрамеску, — я хочу сказать, что те из вас, которые не умрут естественной смертью, останутся живы.
Он сел.
— Превосходно! — сказал Иетс. Он вернул майору приказ. — Теперь можете идти дальше.
Немец сунул бумагу в карман и взялся за сумки. В глазах его была ненависть. Он сказал хрипло:
— Мы воевали по-джентльменски. Мы сдались как джентльмены. Мы думали, что с нами будут обращаться как с джентльменами.
— Вы ошибаетесь, — резко сказал Иетс. — Вы воевали не по-джентльменски. Вы сдались, потому что мы вас к этому принудили и потому что вы смертельно боялись русских. А обращаются с вами лучше, чем вы того заслуживаете.