«Крестоносцы» войны
Шрифт:
— Да, — сказал Люмис, — это все верно. Мне всегда было тяжело знать, что кто-то страдает. Но ведь если бы не страдали другие, пострадал бы я…
— На то война, Люмис. Война требует жертв. Сначала Толачьян, потом Торп, а вот теперь, в известном смысле, вы. Но вам еще повезло. Вы останетесь живы. Я не хочу судить вас слишком строго. И не могу. Я был вашим командиром. Я сам тоже несу какую-то долю ответственности за все это, и я часто не сплю по ночам. Несомненно, ко мне прислушаются, когда будут решать вашу судьбу. Так вот, Люмис,
«Отрицайте все», — говорил Уиллоуби. Люмис низко склонил голову. Он посмотрел на свои колени, на свои руки, лежащие на коленях, и почувствовал, что очень устал. Он вспомнил все события этой ужасной ночи — как он метался, стараясь заткнуть одну течь, а рядом сейчас же открывалась другая, как он искал сочувствия и помощи и натыкался повсюду лишь на такой же панический страх. Другой подобной ночи ему не выдержать. Может быть, это Девитт своим разговором сумел склонить его к такому решению. Но пусть будет так. Он устал и хочет покоя.
— Да, — сказал он слабым голосом. — Я согласен. Девитт закурил сигарету.
— Не стоит, я думаю, звать сержанта. Вы на машинке писать умеете? Отлично, садитесь здесь. Бумаги? Вот бумага, два экземпляра, пожалуйста. Как озаглавить? Раньше всего поставьте число. А затем — нет, не надо называть это признанием. Просто — заявление. Вы готовы? Параграф первый: я, нижеподписавшийся, совместно с подполковником Кларенсом Уиллоуби…
Девитт знал слабое место Фарриша. Боевые успехи генерала и постоянное подхалимство людей, которыми он себя окружал, были причиной тому, что он шел словно в шорах, глядя вперед и только вперед, не желая видеть, что делается по сторонам.
— Вы понимаете, — говорил Фарриш, — с каждым человеком бывает, что, когда он покончит одно дело, ему хочется передохнуть, прежде чем начинать другое. Хоть дух перевести. У меня тут уже все идет как по маслу. Колеса, можно сказать, сами вертятся. Я просыпаюсь утром, слушаю, как горнист играет зорю, и думаю: вот начинается еще один хорошо организованный день, такой же, как был вчера и как будет завтра. — Он тряхнул головой, как бы подчеркивая свои слова. — Система! Нужно, чтобы во всем была система! И нужно уметь подбирать себе помощников.
— Это чувство и мне знакомо, — сказал Девитт. — Когда я ехал в Креммен, я говорил себе: ну вот, это для меня будет маленькая передышка. Посижу сложа руки и посмотрю со стороны, как идут дела.
— Что ж, это заслуженный отдых.
— Но дела, оказывается, идут не так уж хорошо.
— А что? У вас неприятности? Я могу чем-нибудь помочь?
— Нет, не у меня, а у вас неприятности.
Фарриш захохотал своим зычным раскатистым хохотом:
— Вот тебе на! Я все время, безотлучно здесь, за всем слежу сам — и, оказывается, у меня неприятности!
— Вашего мэра придется арестовать, — сказал Девитт.
— Лемлейна?
— Да, кажется, так его фамилия.
— Вы всегда любите вмешиваться в чужие дела, Девитт. Досадная привычка. Может быть, это признак старости.
— Я говорю для вашей же пользы, — сказал Девитт, пропуская мимо ушей шпильку. — Этот человек смеется над вами. Хуже того. Он смеется над тем, во имя чего вы сражались и ради чего посылали на смерть тысячи людей.
Фарриш ответил неприятным скрипучим голосом:
— Слушайте, Девитт, надо мной еще никто никогда не смеялся. Отвечаю за это всей своей репутацией. С Лемлейном я охотился вместе, так что я его знаю. Не беспокойтесь, я умею судить о людях.
— Да, да, — сказал Девитт, — ваш мэр промахнулся, стреляя в оленя, и принял это с улыбкой. Может быть, он вам просто подарил этого оленя?
Фарриш яростно дернул себя за подбородок.
— Лемлейн делает все, что ему приказывает Уиллоуби. Взгляните на Креммен! У вас было достаточно времени для наблюдений! Трамваи ходят, все центральные улицы расчищены, работает электростанция, водопровод, канализация, оживают промышленность и торговля. Во всей Западной Германии нет города, где был бы больший порядок. Я повидал немецкие города, можете мне поверить. А то поезжайте, сравните!
Девитт негромко возразил:
— А всеми предприятиями общественного пользования руководит тот, кто руководил ими раньше. А во главе отдела гражданского обеспечения стоит тот, кто возглавлял его при нацистах. Люди, которых вы освободили из лагеря «Паула», живут в трущобе, очень мало чем отличающейся от концентрационного лагеря. А ринтеленовские заводы находятся в руках тех же Ринтеленов, которые производили снаряды для убийства ваших солдат. Вы ничего не изменили! Вы не принесли с собой никакой демократии. В чем же дело? Где загвоздка?
— Демократия! — закричал Фарриш. — Вы просто помешались на этой демократии! Вам непременно надо все перевернуть вверх дном! А какой у вас есть практический опыт? Я бывал на заседаниях торговой палаты! Я знаю все насущные проблемы! По-вашему, все немцы сволочи и ни одному из них нельзя доверять. Но я должен управлять районом, исходя из своих реальных возможностей. Пусть каждый знает свое место и делает то, что ему велят! Остальное я беру на себя!
— Что ж, — вздохнул Девитт, — видно, придется мне говорить до конца.
Фарриш сердито фыркнул.
— Генерал! Живя в опрятных, чистеньких драгунских казармах, в своей уютной, чистенькой квартире, вы прикрывали гнойник коррупции, который сейчас вскрылся у вас на глазах, а вы этого не видите! Вы ничего не видите и не замечаете, потому что вы блаженно почили на лаврах своих побед, забывая, что военная победа — не цель сама по себе, а только средство к достижению цели. Впрочем, может быть, вы и не забыли. Но только у вас своя цель: взобраться выше, стать сенатором или губернатором своего штата, а может быть, даже и президентом — а это не та цель, о которой нужно помнить.