«Крестоносцы» войны
Шрифт:
— Кем же вы хотели бы быть? — спросил князь, не поднимая головы.
Уиллоуби не растерялся:
— А это вы мне скажете. — Он знал, что Костер в своем письме отзывается о нем как о человеке, с которым можно вести дела.
Березкин аккуратно сложил письмо и спрятал его в карман.
— С «Амальгамейтед» меня всегда связывали самые сердечные отношения, я рад возобновить нашу дружбу.
— Так, значит, мы можем конкретно обсудить предложения, которые содержатся в этом письме? — У Уиллоуби отлегло от сердца. — Что до меня, князь, так я люблю делать дела с прохладцей. Вы в гольф играете? Вот это хорошо. А то в первый же день погрузиться в трясину международной системы картелей… — Он красноречиво развел пухлыми руками. — Впрочем, времена сейчас не совсем обычные.
— Не совсем, — подтвердил Березкин.
— Наши планы очень просты, — сказал Уиллоуби. — Разрушения, вызванные войной, особенно в Европе, а также ненормальности в производстве, если можно так выразиться, в связи с тем, что наши производственные мощности используются почти исключительно для изготовления средств разрушения, приведут к нескольким годам послевоенного бума в американской промышленности.
Березкин подпер подбородок костлявыми пальцами.
— Что и говорить, это политика дальнего прицела, — заметил он.
— Безусловно, — сказал Уиллоуби и поспешил добавить: — В наше время американская промышленность, как-никак, научилась планировать.
Березкин одобрительно кивнул головой.
— В последние годы становилось все труднее поддерживать обоюдно выгодные отношения, — сказал он. — Я рад слышать, что американская промышленность не стоит на месте.
Уиллоуби рассмеялся.
— А иначе разве мы добрались бы до Парижа? Война вылилась в некий поединок между двумя самыми передовыми, самыми мощными промышленными синдикатами, — и мы скоро ее выиграем.
— Совершенно верно, — сказал Березкин.
Уиллоуби упустил было из вида, что его собеседник едва ли почитал за счастье принадлежать к какому-либо из этих синдикатов, а получалось, что не успел он освободиться от одного из них, в который его включили силой, как ему уже предлагают примкнуть к другому. Он поправил свой промах:
— Это не значит, что мы недооцениваем значение Делакруа и К° и ту роль, какую вам предстоит играть на мировом рынке.
— Ах, мировой рынок, — вздохнул Березкин, не очень, впрочем, сокрушенно. — Когда я в последний раз слышал эти слова?
— Мировой рынок — не пустые слова, — возразил Уиллоуби. — Это наш единственный шанс. Вот мы выиграем войну, проведем реконверсию, а что нам дальше делать с нашим производственным потенциалом, с нашими деньгами?
— Затевать новые войны, — сказал Березкин.
— Ну, не знаю, — сказал Уиллоуби. — Мне кажется, нам нужен хотя бы некоторый период нормального бизнеса. Мы, американцы, верим в широкое понимание экономики, в свободу инициативы, свободу торговли, беспрепятственный товарообмен, в равные возможности для всех.
— В случае успеха это великолепно. — Лицо князя оставалось непроницаемым. — Вы не посетуйте, мистер Уиллоуби, что я сейчас не очень хорошо разбираюсь в этих вопросах. Все последние годы мне указывали, что производить и куда отправлять продукцию; выбора у меня не было. И мое мышление как-то приспособилось к этому методу работы. Должен сказать, что это было неприятно, очень неприятно.
— Теперь-то с этим покончено, — сказал Уиллоуби бодро.
— Благодаря вам, — сказал Березкин с легким поклоном. — Теперь я подбираю оборванные нити, пытаюсь связать их и выясняю, что у меня осталось и что можно сделать. Я стал очень скромен.
Хорошо бы он действительно был такой скромный, подумал Уиллоуби и сказал:
— Так вот, насчет предстоящего бума… — Ему хотелось вернуть разговор в прежнее русло.
— Ах да, бум! Что же мы думали предпринять в связи с бумом? — невинно спросил Березкин.
Уиллоуби приступил к делу:
— Вы, конечно, понимаете, князь, что при нынешнем неустойчивом равновесии свободных экономических сил всякая несогласованность, излишняя конкуренция и так далее могут пойти во вред не только вашей фирме и моим друзьям, представителем которых я являюсь, но и выполнению стоящей перед всеми нами общей задачи реконструкции. Вот этого мы стремимся избежать.
Березкин был изумлен. Ах, эти американцы! Как они умеют совместить заботу о счастье человечества с крепкой деловой хваткой! Немцы перед ними — сущие младенцы; те прикрывали свою жестокость и жадность любовью к фатерланду, а в последнее время отказались и от этого маскарада. Американцы же, если судить по этому майору, действительно верят в свою гуманность. Они осуществили полное слияние Бога, демократии и дивидендов. Так жаль, что судьба столкнула их с вырождающейся Европой!
Однако он не был намерен давать американцам повод для надежд. Он сказал:
— Я рад сообщить вам, майор, что наши интересы совпадают.
— Превосходно! — Уиллоуби даже порозовел от удовольствия. — В таком случае мы, очевидно, можем ориентировочно договориться о долях в производстве, о ценах, экспорте, словом, обо всем, из-за чего возникают нездоровые конфликты.
— Мне бы этого очень хотелось, — сказал Березкин. — Право же, хотелось бы. — Он замолчал. Все его длинное сухое лицо выражало глубочайшее сожаление.
— Так за чем же дело стало? — не выдержал Уиллоуби.
Князь покачал головой.
— Вы не знаете, что здесь происходит. В Европе люди, подобные мне, уже не хозяева в своем доме.
— Но ведь немцы ушли, — сказал Уиллоуби.
— Немцы ушли, — повторил Березкин, — а кто пришел? Милый майор Уиллоуби, вы первый, в чьем расположении я могу не сомневаться. А до вас, кто приходил ко мне сюда? Комиссии обследования, комиссии контроля, комиссии по национализации промышленности и, черт его знает какие еще комиссии. Они мне житья не дают!
— И все французы?