Крестоносец в джинсах
Шрифт:
Священник, которого Долф видел коленопреклоненным, встал, нагнулся над умирающим. Он вложил ребенку в руки грубый крест, сплетенный из веток, прикрыл глаза, невидящий взгляд которых был устремлен в небо, и отвернулся.
«Четвертый на сегодня», — машинально отметил Долф, но эта мысль не проникла в его сознание. У него не выходило из головы одно: эпидемия еще не побеждена, завтрашний поход принесет очередную вспышку. Как остановить детей? Монахов в компании с Николасом ему не переспорить: чуть что — ссылаются на повеление свыше.
Внезапно что-то неладное почудилось ему. Монах! Он заметил на себе внимательный взгляд, но ведь
— Вы? — прошептал Долф, узнавая священника.
— Да, сын мой.
— Как вы попали сюда?
— Иду вместе со всеми.
— Вы из Ротвайля?
Голубые глаза так же кротко смотрели на него.
— Нет, сын мой. Я иду в вашей колонне уже две недели.
Долф оторопел.
— Не может быть! Я не встречал вас.
— Моя персона не слишком примечательна, — спокойно отозвался монах.
Долфу пришло на память, что в какой бы час дня и ночи он ни заходил к больным, всякий раз на глаза ему попадался святой отец. Он не обращал на него ни малейшего внимания, будучи в полной уверенности, что перед ним один из двух духовников Николаса.
— Кто же вы?
— Дон Тадеуш из Гаслахского аббатства.
— А где это?
— Восточнее Страсбурга. — вы шли мимо нашего монастыря.
Теперь он припомнил монастырские постройки, прилепившиеся на горных склонах Шварцвальда. Вот с каких вершин спустился этот священник, которого поманил за собой крестовый поход. И Долф не заметил, что в их стане теперь вместо двух монахов-бенедиктинцев [7] оказалось трое. Кроме, пожалуй, единственного случая. Они, помнится, стояли у ворот Ротвайля, когда незнакомец чудесным образом появился рядом с ним и взял на себя часть забот, которые одолевали Долфа.
7
Бенедиктинцы — католический орден, основанный в начале VI века в Италии.
Измученный тревогой и постоянным напряжением, мальчик вдруг почувствовал непреодолимое желание облегчить душу, высказать наболевшее другу, который поддержал бы его в стычках с Ансельмом и Николасом.
— Дон Тадеуш, найдется ли у вас для меня немного времени?
— Разумеется, сын мой.
Они отошли в сторону и уселись на большой камень.
— Поведай мне, что за печаль у тебя на сердце, сын мой.
Долф показал на циновки, разложенные по четыре в ряд.
— Святой отец, мне известна причина губительной болезни. По наущению дьявола зловредные маленькие чудовища набрасываются на невинных детей. Они столь мизерны, что ускользают от человеческого ока. Полчища их несметны, ибо велико могущество дьявола.
Он старательно подыскивал слова, чтобы мысль его дошла до сознания человека этой далекой эпохи.
— Бесовские исчадия, дон Тадеуш, весьма опасны. Они проникают в глотку, отравляют кровь и в конце концов убивают беззащитного ребенка. Они так малы, что истребить их нет никакой возможности. В борьбе с ними есть только один путь — не подпускать их к детям. Чистая вода, огонь, дым убивают этих чудовищ. Если же они добираются до своей жертвы, может случиться всякое. Те, что покрепче и здоровее, выдержат тяжелую болезнь. У них опухает глотка, портится кровь, но если кровь была здоровой, бесовские слуги захлебнутся в ней — и ребенок поправится. Самым маленьким, да еще тем, кто ослаб от голода, лишений или недугов, недостает сил, чтобы противиться дьявольским козням, и они погибают. Вы понимаете меня, дон Тадеуш?
Монах сосредоточенно кивнул. Долф перевел дыхание и продолжал:
— Прикончив одну жертву, посланцы нечистого тут же перепрыгивают на следующую. Дабы преградить им путь к здоровым детям, я распорядился держать тех, кто уже заболел, отдельно, а постели умерших немедленно сжигать, ибо в этих циновках слуги дьявола находят свое прибежище. Теперь вы понимаете, почему я гнал здоровых ребят купаться. Для того чтобы окрепнуть и устоять против козней врага человеческого, дети должны побольше плескаться в проточной воде, как следует есть, промывать горло крепким настоем из трав. Это настоящее сражение, дон Тадеуш, ибо дьявол нелегко выпускает свои жертвы из когтей. Мы почти вырвали у него победу: уже второй день у нас нет новых больных, большая часть тех, что заболели раньше, идут на поправку.
— Господь милостив, он извел бесовские орды, — поддакнул монах.
Долф старался сохранить терпение.
— Вы правы, отец, возблагодарим же Господа за ниспосланную нам поддержку. Господь сжалился над бедными детьми, брошенными под открытым небом, он сделал так, чтобы дни были солнечными, а ночи теплыми. Его милостями у нас вдоволь и дров, и чистой воды, чтобы встретить врага во всеоружии. Он просветил наш разум, внушив держать больных подальше от здоровых. И все же слуги дьявола еще не сдались, отец. Дети по-прежнему умирают. Дьявол намеревался извести наше воинство одним махом, и теперь слуги его свирепствуют, ибо не преуспели в этом. В бессильной злобе замышляет он новые козни. Это он нашептал Николасу и еще двум монахам, что приспело время отправляться в путь. Великая беда постигнет нас, ибо в дороге больные смешаются со здоровыми, а этого только и ждут чудовища, чтобы перескочить на новые жертвы. Вы понимаете меня, отец? Мы должны помешать им.
— Господь сильнее дьявола, сын мой. Ежели ему не угодно наше завтрашнее выступление, он воспрепятствует этому.
««Что мне от этого толку», — подавленно думал Долф.
— Неужели вы не верите тому, что я поведал об этих исчадиях ада?
— Я верю тебе, ибо видел своими глазами, и свидетельствую: все, что ты делал, помогло одолеть недуг. Сердце мое возрадовалось, когда я уразумел, что всевышний просветил тебя, как победить бесовские козни. Но, сын мой, отчего же теперь ты боишься вверить себя провидению? Господь видит все, он позаботится о нас.
— Ну да, — твердо сказал Долф, — но лишь при условии, что мы достойны его заботы.
Монах, словно громом пораженный, воззрился на мальчика. Долф продолжал уже мягче:
— Конечно, Господь заботится обо всех нас, но он не жалует глупцов. Если человек ныряет, не умея плавать, он тонет, и Бог не спасает глупца. Там, где побеждает глупость, торжествует дьявол.
— Ты ведь родом из северных земель? Не там ли ты постиг эту мудрость? — недоверчиво допытывался монах.
— Там, отец, и я верую в свою правоту. Тронуться в путь завтра — величайшая глупость на свете.