Крестоносец в джинсах
Шрифт:
Ну как было Долфу объяснить ему свой странный поступок? Он лишь дружелюбно улыбнулся и поблагодарил секретаря, которому ничего не оставалось, как удалиться.
Долф еще немного постоял рядом с Франком.
— Подождем, пока высохнет как следует.
— Что все это значит? — прошептал его верный друг. — Ты делаешь такие непонятные вещи.
Долф молча смотрел на черный крест. Завтра утром он положит контейнер на это место и будет наблюдать за ним.
Если все пройдет благополучно, через день он сам будет стоять на этом же камне и тогда, может быть…
Он продолжал
— Все в порядке, можно возвращаться. Спасибо тебе, Франк, ты даже сам не знаешь, как ты выручил меня.
— Скажи, Рудолф, ты колдун?
— Что ты! Я просто очень хочу попасть домой. Люди моего отца, которые разыскивают меня, увидят крест и сразу поймут, что я здесь.
— Да, — ответил Франк, — наш поход закончен.
— Зато какие замечательные приключения у нас были, — подхватил Долф, — тяжело, конечно, но интересно ведь. Мне очень повезло, что удалось столько всего пережить вместе с ребятами.
— И даже выжить, — добавил Франк.
— Это уж точно!
Долф положил руку на плечо товарища.
— Франк, я скоро отправлюсь домой, но тебя я никогда не забуду. В самое трудное время я всегда мог положиться на вас с Петером. Правда ли, что вы остаетесь с Леонардо?
— Нет, — ответил Франк, — мы с Петером и Берто едем в Венецию, и дон Тадеуш с нам. Мы пройдем путь до конца.
Долф понял. Он научился уважать непреклонное упорство этих людей далекого прошлого.
Веселая суета царила в разрушенном аббатстве. Дети, возбужденные предстоящим отплытием в сказочную Венецию, собирали и укладывали немудреные пожитки. Леонардо и Марике нигде не было видно: они пошли в город, чтобы договориться с капитаном, который через несколько дней повезет их в Пизу.
Рано утром следующего дня Долф уже поджидал в заветном уголке на улице, ведущей к резиденции епископа.
Он положил металлический ящичек в самый центр нарисованного креста и сел рядом, чтобы случайным прохожим не пришло в голову отбросить с дороги непонятный предмет или подобрать его. Мимо прошел секретарь епископа и недоуменно пожал плечами. Долф ждал, ежеминутно глядя на часы. Ровно без четверти десять ящичек исчез.
Долф застыл на месте, сердце его то учащенно билось, то замирало. Он не мог отвести взгляда от опустевшего камня. Алюминиевый контейнер пропал. Приборы все рассчитали точно, машина времени работает! В этот самый миг доктор Симиак наверняка уже читает его записку. Возгласы радости. Бежит к телефону… «Долф нашелся! Мы все-таки отыскали его! Через двадцать четыре часа он будет здесь. Коллега Кнефелтур, заряжайте передатчик материи на полную мощность!» Что-нибудь в этом роде…
Полил дождь. Потоки грязной воды неслись в канавах, вода захлестывала крест, но чернила не смывались.
А Долф все не мог заставить себя подняться и уйти отсюда. Завтра… завтра он увидит родителей…
Он вымок до нитки, но продолжал все так же сидеть, уронив голову на колени, и слезы текли по его лицу.
— Рудолф ван Амстелвеен, что с тобой? — прозвучал над ним голос, полный дружеского участия, и ласковая рука легла на плечо.
Дон Тадеуш! Он вернулся из гавани, где завершаются последние приготовления к отплытию.
Долф кое-как поднялся.
— Я возвращаюсь домой, — прошептал он, — мой отец отыскал меня.
Он в волнении схватил священника за руку.
— Вы понимаете, что это значит? Я увижу маму!
— Так ты не едешь с нами в Венецию?
— Нет, мне уже не нужно, я смогу вернуться домой. А вы как же? Остаетесь с детьми?
— Я не покину их до той минуты, пока они не сойдут на берег в Венеции и каждый из них будет хорошо устроен.
— Какие замечательные люди живут в этом веке! — не удержался Долф.
— Я не понимаю тебя, сын мой.
— Я хочу сказать, — не очень уверенно поправился мальчик, — что мне так грустно уезжать отсюда и знать, что все это канет в прошлое.
Он обвел рукой вокруг себя: дома, тесно прилепившиеся друг к другу, почти все сплошь из дерева, площадь перед собором и разбегающиеся от нее во все стороны кривые улочки.
— Весь этот мир… Я хочу сказать, ничего этого уже не будет, все изменится, вот чего мне жаль. Раньше это время мне казалось захватывающим. Я выдумывал доблестных рыцарей в латах и на белых конях, юных красавиц, менестрелей и… Я думал, увижу, как возводились знаменитейшие соборы, полюбуюсь живописными празднествами торговых и ремесленных гильдий. А все повернулось по-другому. Я и в замке-то ни в одном толком не побывал, и турнир не посмотрел, а уж рыцарям в полном боевом облачении старался и вовсе не попадаться на глаза. Зато я повидал эту землю и крестьян, которые трудятся на ней, нищих бедняков и этих заблудившихся в своем странствии детей; видел простой народ, а не тех знатных феодалов, о которых начитался в романах. А люди… иной раз они бывали невежественны и злы, но сколько необыкновенных людей я повстречал тут… Я многому научился у них и у вас, отец Тадеуш.
— У меня? Чему же?
— Милосердию, любви к людям, верности.
— Это христианский долг всякого, сын мой.
— Но разве вами руководил долг, а не чувство?
«Чувство любви к ближнему, позабытое людьми, — задумался Долф, — ну не полностью, конечно, забытое. Вон в двадцатом столетии целая система общественного обеспечения не дает умереть с голоду инвалидам, больным, неимущим, которых в прежние времена ждала неминуемая гибель… Все так, но куда же делась любовь, просто любовь к человеку, ради спасения которого дон Тадеуш готов пойти даже на обман. Мы забыли о ней, подменив теориями, которых у нас в десять раз больше, чем самого чувства».
Ночью Долф почти не спал. Сумбурные мысли роились в голове, но стоило ему забыться, кошмары начинали преследовать его. Перед ним возник граф фон Шарниц и требовал полсотни пленников; всплывало искаженное злобой лицо властелина замка Тразимено, который хотел отрубить ему голову; на него галопом неслись всадники, они растопчут его прежде, чем он успеет выхватить нож. Боясь проспать, он поминутно открывал глаза и поднялся ни свет ни заря. В сумерках он различал Марике, спящую на своей соломенной постели. Он попрощался с ней вчера.