Крестоносец
Шрифт:
— Эй, Доминик, ты дома?
В ответ тишина. Бремонт снова постучал, и только теперь в дверном проёме показался
худой, с всклокоченными волосами и каким-то сумасшедшим блеском в глазах человек. Одежда его наводила на мысль о нищих, которых мы видели возле собора. От него пахло олифой и почему-то скисшим молоком.
— Господин Бремонт?
— Доминик, вот этому молодому шевалье, — на моё плечо легла тяжёлая длань, — явился святой Януарий. И Его Преосвященство, узнав об этом, повелел изобразить на щите лик Януария, дабы тот одним своим видом нагонял на врагов такой страх, чтобы те бежали без оглядки.
Хм,
— Святой Януарий? — переспросил Доминик, поскребя перепачканными краской пальцами лоб. — Отчего же, можно и на щите. И всего-то попрошу с вас пять денье.
Бремонт вопросительно посмотрел на меня. Я развязал кошель, отсчитал пять монет и протянул их художнику. Но тот отрицательно замотал головой:
— Нет-нет, а вдруг вам моя работа придётся не по вкусу? Оплата после. Давайте ваш щит.
Приняв его, покрутил в руках, бормоча:
— Неплохой щит, трёхслойный.
Подняв на нас глаза, добавил:
— Пока можете погулять, приходите… Приходите завтра в это же время, краска должна будет уже высохнуть.
— А мы с утра рассчитывали двинуться в Париж следом за графом, — немного растеряно произнёс Роланд.
— Ничего, нагоните его в пути, — успокоил его Бремонт. — Всё равно из Парижа войско Людовика двинется на юг не раньше первых чисел Юлиуса.
На лошадь в этот раз Бремонт едва взобрался, страдальчески морщась. Он и на площади, когда мы отправились к художнику, так же взбирался на свою кобылку не без труда. На мой вопрос, что случилось, отмахнулся, мол, что-то нога разнылась, не иначе, к дождю. На западе и впрямь собирались тучи, да и день был душноватый, ничего удивительного, если пройдёт ливень.
Я пристал к Бремонту с вопросом, где можно разменять золото на серебряные монеты. Для начала одну монету, чтобы не таскать с собой большую тяжесть в виде кучи денье. Оказалось, меной в Клермоне занимаются двое, и оба евреи. Шевалье посоветовал идти к Соломону Кацу, он вроде как даёт больше. Мы так и поступили. Пришли по указанному адресу. Кац владел двухэтажным особняком с черепичной крышей, сразу видно, состоятельный гражданин.
Открыл не сразу, пришлось стучать в три захода, даже мелькнула мысль, что никого нет дома. Но всё же из-за крепкой двери послышался дребезжащий голос, интересовавшийся, кого это принесло. После минутного объяснения с упоминанием Бремонта дверь всё же отворилась, и на меня, стоявшего перед переминавшимся позади Роландом, уставилась пара маленьких, внимательных глазок.
Возраст ростовщика угадывался с трудом. Да, он был немолод, но ему можно было дать как сорок лет, так и все шестьдесят. Скорее всё же ближе к сорока, так как в бороде его почти не встречалось седых волос.
— Покажите ваш безант, — попросил Кац, по-прежнему стоя на пороге.
Когда я продемонстрировал на раскрытой ладони золотую монету, он бросил быстрый взгляд по сторонам и предложил мне пройти за ним, причём только мне.
Не знаю, как на втором этаже, где, по-видимому, находились спальни, но на первом всё выглядело достаточно скромно. Соломон Кац уселся за стол, я положил перед ним безант, ростовщик взял в одну руку увеличительное стёклышко и поднёс его к правому глазу, прищурив левый. В левой же руке он держал перед собой мой безант, разглядывая его до мельчайших подробностей. Мне даже не было предложено сесть.
— У вас близорукость? — поинтересовался я от нечего делать.
— Да, — ответил он, не отвлекаясь от процесса.
— А почему очками не пользуетесь?
Тут он наконец посмотрел на меня.
— Что такое очки?
Я это слово произнёс на известном мне французском, выговорив его как «lunettes». Но, похоже, в это время такое понятие было ещё неизвестно[2].
— М-м-м, ну это два таких вот круглых стекла, как это, соединённые между собой перегородкой, помогающей держаться на переносице. Удобнее же, когда оба глаза вооружены оптикой.
Еврей задумался, глядя куда-то мимо меня. Брови его то приподнимались, то снова нависали над глазами, и продолжалось это минуты три. После чего он поджал губы и изрёк:
— А где вы видели такую конструкцию?
— Нигде, просто мне только что это привиделось, не иначе данное святым Януарием откровение.
— Святым Януарием?
Дальше я вкратце рассказал ему легенду о явившемся мне во сне святым, который теперь периодически посылает мне откровения. Как мне показалось, Соломон Кац мой рассказал воспринял с изрядной долей скепсиса, однако с глубокомысленным видом покивал:
— А ведь идея довольно дельная. Странно, почему до этого раньше никто не додумался… Только это не простое стекло, а отшлифованный горный хрусталь. Сделать второй такой же обойдётся недёшево, но я уже предвижу пользу от этого прибора. Хм, м-да… А что касается вашего безанта, то сомнений в его происхождении у меня нет, это настоящий, полновесный византийский безант, греки называют его номисма. За него я мог бы дать семьдесят серебряных денье, но…
Он поднял вверх указательный палец.
— Ваш совет, как сделать очки, как вы это назвали, дорогого стоит. Поэтому я дам вам сто денье.
И посмотрел на меня с таким видом, словно делает мне какое-то немыслимое одолжение. Но я не стал качать права и требовать соразмерной награды. Тем более что как-то не удосужился поинтересоваться ни у Бремонта, ни у Роланда, на сколько серебра может потянуть один безант. А то может они и сами не в курсе.
В конце концов, очки — не моё изобретение, а то, что этот еврей может их запатентовать (интересно, кстати, система патентов уже существует?), ну или первым открыть мастерскую, наняв стекольщиков, и «навариться» на том — да бог с ним. Пусть даёт мне моё серебро, и на том попрощаемся.
В общем, ушёл я с сотней денье, изрядно утяжеливших мой кошель. Хм, за то время, что я в прошлом, мне пока пришлось всего один раз хорошо потратиться, после чего на меня посыпались разного рода плюшки, включая халявный меч и три золотых безанта. Плюс двести денье я заработал собственным мастерством, проявленным на борцовском ковре. Но там пришлось постараться, халявой тот поединок уж точно не выглядел.
В общем, как ни крути, пока жаловаться не приходится. Более того, мне уже начинало нравиться в этом прошлом, я даже научился не обращать внимания на разного рода мелкие неудобства типа отсутствия зубной щётки и туалетной бумаги. Повсюду чистая экология, никакой химии, пластика… Сюда бы Грету Тунберг, вот уж она бы, наверное, от счастья кипятком писала.