Крестовые походы
Шрифт:
Настоятель был красивым мужчиной с приятными манерами и любил производить хорошее впечатление. По случаю такого события он приготовил речь, не длинную и не короткую, украшенную избитыми латинскими изречениями, хотя и не скучную. Возблагодарив Бога за милость к аббатству, аббата Тома за заботу о пастве и сира Эда за верную службу, настоятель двинулся вперед, чтобы принять меч, в то время как братья вокруг и позади него запели латинский псалом.
И тут вся церемония пошла прахом. Носильщики балдахина выставили свои палки, мешая настоятелю приблизиться, а Эд громким голосом воскликнул:
– Я, Эд де Буавер, раб Божий и его святой церкви, дал обет пройти босым от Константинополя до церкви Святого Фомы,
Звуки псалма замерли, а настоятель побагровел от гнева. И восстановить-то свое достоинство он никак не мог, поскольку процессия Эда уже двинулась мимо него, целенаправленно протискиваясь через толпу монахов, которым пришлось расступиться и пропустить их. Через мгновение настоятель последовал за ними, а монахи принялись сумбурно перестраиваться, сомневаясь, стоит ли начинать радостный гимн, который должен был сопровождать получение реликвии орденом.
Марго, рысью двигавшаяся позади, не нашлась что ответить брату, пробасившему, что все это очень плохо и Эд сам нажил себе врагов. Украдкой бросив взгляд на ее окаменевшее лицо, он добавил уже ласковее:
– Если аббатство станет на тебя давить, мой кошелек в твоем распоряжении. Меня так же не устраивает, чтобы монахи проглотили Буавер, как это не устраивало нашего отца, когда он отдал тебя и приданое сиру Эду.
Марго опустилась на колени у самых дверей церкви аббатства и пыталась молиться, а Эд прошел вперед и возложил меч на алтарь. Наконец-то монахи могли запеть радостный гимн. Поднявшись с колен, Эд спустился от престола, оставляя на холодных камнях кровавые следы босых ног. Его глаза искали Марго. С учтивой грацией он взял ее руку и поцеловал. В переполненной церкви его дети опустились перед ним на колени, и, благословляя, он положил руки на их головки. Одна рука Эда была изуродована страшным шрамом. Он поймал взгляд Марго.
– Мои поединки и турниры закончены, но я еще сгожусь, чтобы учить нашего сына отстаивать честь Буавера, – сказал он мягко, не забывая об окружавшей их толпе любопытствующих.
– Это лошадь ударила меня копытом, – объяснил он ей позднее, сидя на краешке их кровати и глядя, как она распаковывала узел, снятый слугами с вьючной лошади. – Меня сбили на землю на пороге императорской часовни, а затоптали свои же рыцари! Слава Богу, что мне не пришлось увидеть, что там творилось! – Он содрогнулся. – Я видел поле битвы и получил свою порцию драки. Мы разграбили Зару, и рассказ о том, что мы там творили, не для дамских ушек. Но Зара – ничто по сравнению с Константинополем. Ничто! Ну-ка, дайте мне эту красновато-коричневую ткань. Я взял ее у одного купца, который был почти моего роста – это было в Заре. Хорошая материя, а ему больше не нужно было одеваться. В Константинополе… – Он замолчал.
Марго развернула красноватые чулки, с сомнением поглядев на ноги Эда, которые она промыла и перевязала. Эд взял у нее чулок и начал надевать, неуклюже натягивая его здоровой рукой поверх полотняных лент, обернутых вокруг ноги. Не поднимая головы, он спросил:
– Как дела в Буавере? Я вас оставил в стесненных обстоятельствах.
– Все хорошо.
– Добычу разделили, – сказал Эд, по-прежнему пряча лицо. – Мне выдали мою долю в драгоценностях, чтобы я мог путешествовать налегке. На Востоке без правой руки я уже не мог принести пользы. Можно было еще завоевать богатые феоды, но мне всегда не везло…
– Это не важно, – сказала Марго. – У нас есть Буавер.
– Эти драгоценности… – Эд перестал притворяться, что надевает чулки. – Их сняли с золотых сосудов, стоявших на главном престоле. Я прикрепил их… да-да, прикрепил к перевязи меча все, кроме жемчужин. Нужны были деньги на корабль, охрану, ну и на процессию. И потом, ведь мы так и не исполнили своего обета, хотя теперь уже освобождены от него. Понимаете?
Радость и смятение нахлынули на Марго, эти чувства так смешались, что она не могла отличить одно от другого. Как-то сокровища Востока, видимо, не сочетались с Эдом. Он вернулся без гроша и стыдился этого.
– Лучше вернуть Богу Богово, ведь сеньоры Буавера никогда не были ворами.
Эд обнял Марго и поцеловал, а она положила голову ему на плечо и заплакала. Он сказал:
– Я беден, но, по крайней мере, вернулся не с пустыми руками. Я привез нам одну священную вещь, которая сделает для нас больше, чем все драгоценности, похищенные с Божьего алтаря. – Он нащупал шнурок на шее под рубашкой и показал медальон из чистого золота, выполненный в форме раковины. – Это лежало подо мной, когда мои воины нашли меня при входе в часовню, и аббат, когда добычу разделили, предложил мне оставить его себе, сказав, что эту реликвию нельзя ценить как обычное золото. Мы повесим его над алтарем в Буавере, чтобы оно приносило благословение нам и всем нашим потомкам на веки вечные.
Марго смотрела на медальон с благоговением, боясь его коснуться, чтобы не осквернить что-то настолько святое.
– Что же это? – выдохнула она.
– Оно висело в часовне под мечом святого Петра. Это ухо того раба!
Невинные
1218 год
Когда поток детей вливался на улицы Марселя, солнце ярко сияло над мокрыми крышами и блестевшими после дождя булыжниками, освежая картину этой потрепанной, трогательной процессии. Во главе ее развевалась орифламма, алое знамя с раздвоенным, как у ласточки, хвостом, которое добрый святой Денисий вручил как талисман французским королям. Мальчик, который нес знамя, был одет только во все алое с головы до ног; в этот костюм облачили его любящие и благочестивые родители, доверяя единственного сына детской армии. Алый чулок испачкался в грязи, прекрасная курточка промокла под дождем и покрылась пятнами, поскольку ему частенько приходилось спать на земле. Но так как он был красивым пареньком приблизительно двенадцати лет, то многие глазевшие на процессию женщины, увидев его, восхищенно ахали.
Позади орифламмы группа мальчиков более неказистого вида толкалась вокруг повозки, запряженной парой осликов и украшенной зелеными ветками и пестрой тканью самых разных цветов. Под балдахином, с которого продолжала изредка капать собравшаяся дождевая вода, на бархатной подушке сидел Богом избранный ребенок, неподвижный, словно статуя, лишь покачивавшийся в такт движению повозки по булыжной мостовой. Его звали Стефаном, он был темноволосым мальчиком с тонким загорелым лицом и такой уверенностью в манерах, какую не смогли бы превзойти благословенные святые в церкви. Руки он сложил на коленях, прикрытых одеждой из грубой овчины, которую он носил как принято у пастухов – мехом внутрь. Его взгляд был неотрывно устремлен вверх, к царствию небесному.
За повозкой шагали дети Франции, сгруппировавшись в отряды, и перед каждой группой реяло свое алое знамя. Они были всевозможные, эти флаги, из грубой домотканой материи, поблекшей от солнца и дождя, или шелковые, сохранившие яркий цвет благодаря дорогой краске. Дети тоже были самыми разными: белокурые и смуглые, дети в лохмотьях, в одежде из простой материи, из хорошего сукна, крепкие двенадцатилетние подростки и малыши лет по шести, не более, которые брели вперед, держась за руки старших сестер. Они шли не сотнями, а тысячами, и тоненькие дисканты призывали детей этого города последовать за Богом.