Крестовые походы
Шрифт:
И каждый, кто такое увидит, забудет всякое воспоминание о Святой римской церкви.
Вера уйдёт, как она ушла из этих проклятых мест.
— Бедный Моньо, бедный Монашек!
Ганелон закричал.
Его корчило.
Пена летела с закушенных губ, но белый рыцарь в небе услышал крик Ганелона и начал теснить чёрного.
«У тебя никогда не будет друзей, — смутно расслышал Ганелон сквозь собственную боль, сквозь собственное страдание некий голос. И этот голос был уже не тот, который только что повторял — бедный Моньо, бедный Монашек. И пальцы, с силой растиравшие его кожу,
Сильные пальцы растирали Ганелону грудь, живот, ноги.
Боль медленно отступала и белый рыцарь в небе уже торжествующе заносил копьё над поверженным противником.
Безумная мысль на мгновенье обожгла Ганелона: нагнать Амансульту, схватить её за руку, закричать, повергнуть её в траву, сорвать платье с трепещущего тела и, удерживая левой рукой, правой ударить кинжалом в дьявольскую отметину под её левой грудью!
Спасти!
«Ты всё забудешь, брат Ганелон. Ты будешь предавать многих и многие тебя будут предавать, ведь отныне твоя жизнь посвящена Делу. Ты увидишь ужасный большой мир. Ты много раз погибнешь. Ты будешь одинок и ты отречёшься от мира, как он отрёкся от тебя. Мир будет терзать тебя, но тебя ждёт спасение».
— Уйди! — закричал Ганелон, пытаясь оттолкнуть сильные руки. — Кто ты? Чур, чур меня!
Белый рыцарь в небе, победив, торжествующе удалялся в сторону юга.
На Ганелона смотрели сверху круглые, зелёные, близко сведённые к переносице глаза брата Одо.
Пахло травой и тоской. Звенели цикады. Стояла ночь. Звёзды раскинулись над невидимой горой, как шатёр паладина.
Ганелону вдруг стало легко. Он вдохнул горный воздух и мучительно улыбнулся брату Одо.
Не зажигай на востоке огня, пусть не уходит мой друг от меня, пусть часовой дожидается дня...Когда-то Ганелон слышал такую альбу. Он даже помнил слова, которыми она заканчивалась:
Боже, как быстро приходит рассвет!Как быстро!
Действительно, как быстро!
Будто во сне вдруг в одно поразительно короткое мгновение пролетели перед ним смутные видения. Он вдруг увидел чёрный дым костра, на котором богохульник барон Теодульф сжёг на его глазах катара-тряпичника, и ужасное лицо своей несчастной матери, убитой чёрной оспой, и безумный крик отца, в собственном доме сожжённого бароном Теодульфом.
Он собрал силы и сел.
Не было стонов и криков, ни откуда не несло сладковатым дымом, не скрежетало безумное чрево земли, не визжал тряпичник:
— Сын погибели!
На Ганелона смотрели внимательные понимающие глаза брата Одо.
— Ты слышал меня, тайный брат?
— Да, — еле слышно выдавил Ганелон.
— Называй меня отныне братом. Называй меня отныне братом Одо. Я священнослужитель, я посвятил свою жизнь Господу, и отныне мы братья. Отныне ты мой брат, Ганелон. Ты призван. Отныне ты сам посвящён Делу.
— Да, брат Одо.
Ганелону стало совсем легко.
Он улыбнулся.
— Что ты видел сейчас? Что ты слышал и помнишь? — тревожно спросил брат Одо, дыша на Ганелона чесноком. В его зелёных глазах таилось великое любопытство.
— Помню рыцарей в небе. Чёрного и белого. Они боролись.
— Кто победил?
— Белый рыцарь с крестом, который был нашит на плечо плаща.
— Так и должно было случиться. Это некий знак свыше. Говорю тебе, ты избран, брат Ганелон.
И жадно спросил:
— Что ты ещё помнишь?
— Помню госпожу. Я шёл за нею, как ты сказал.
— Говори!
— Я потерял госпожу. Она лежала в траве, я думал, она спит, но она исчезла. Наверное, она опустила запрудный щит и водоём доверху наполнился водой. Сама земля стонала от тяжести скопившейся воды. Я подумал, что это горы пришли в движение и впал в бесчувствие.
— Говорю тебе, ты избран, брат Ганелон! — брат Одо торжествовал. — Что ты ещё помнишь?
— Помню пальцы. Чужие. И голос. Кажется, голос.
— Он что-нибудь говорил?
— Он, кажется, повторял: бедный Моньо, бедный Монашек.
— Это был голос твоей госпожи?
— Не знаю.
— Но он походил на голос твоей госпожи? — упорствовал брат Одо.
— Не знаю... Я не знаю... Если бы это был её голос... Разве госпожа бросила бы меня здесь умирать?... Конечно, я рассердил её своим непослушанием, но она бы не бросила меня здесь умирать...
Брат Одо торжествующе засмеялся:
— Ты избран, брат Ганелон. Ты избран.
Ганелон не ответил. Он шарил рукой в траве.
— Ты что-то ищешь?
— Не знаю... Я помню чужие пальцы... Они были тонкие и холодные... Может, госпожа увидела меня и хотела помочь...
— Нет, брат Ганелон. У твоей госпожи не было таких мыслей. Она всегда холодна, как ледяная фигура. Твоя госпожа не хотела тебе помочь, даже напротив, она специально оставила тебя без помощи. Она думала, что ты умрёшь, Ганелон. Приступ твоей болезни был очень сильный, твоя госпожа решила, что ты непременно умрёшь и этим будешь наказан. Она была здесь, она видела тебя, но не захотела тебе помочь.
Рука Ганелона наткнулась в траве на что-то твёрдое.
Он поднял руку и увидел обломок плоской резной костяной пластинки. Наверное, это была слоновая кость. Она потемнела от времени, но при желании на ней ещё можно было различить след прихотливого узора.
— Твоя госпожа предала тебя, брат Ганелон. Она решила, что ты всё равно умрёшь. Это для неё явился в небе чёрный рыцарь. Но знак подан, Ганелон. Ты призван!
Брат Одо осторожно взял из рук Ганелона костяную пластинку и понюхал её: